Журнал «Вокруг Света» №02 за 1986 год

Чадли сбежал. Вместе с «Летучей Иоанной». Джон Чадли из Девона, кто первым из капитанов отверг мое предложение вернуться на Ориноко после пополнения запасов и ремонта кораблей. Я никогда не узнаю, что вынудило его бежать: страх ли перед тем, что мне в конце концов удастся убедить их вернуться за золотом, или что-либо другое. Но, проснувшись утром, я увидел, что в бухте не хватает одного корабля. Чадли уплыл ночью вместе со всей командой. (Мы потеряли Уильяма Торна — хорошего и опытного штурмана, двадцать пять матросов и четырнадцать орудийных стволов.)

Кажется, побег он готовил втайне. Во всяком случае, никто из оставшихся не скажет, что знает, куда он отправился.

Я предполагаю, что Чадли и «Летучая Иоанна» плывут сейчас к одному из пиратских островов — скорее всего к Тортуге — для встречи с Уитни, Уолластоном и другими грязными пиратами.

Мы избавились от этих подонков. Но их дезертирство не облегчает мою задачу.

Что делать дальше?

Я только что узнал, что индеец не спит в каюте Кеймиса. Мой паж Робин говорит, что белье там не тронуто. Я нашел индейца на юте и спросил его, в чем дело. Он не ответил. Только показал на бушприт. Оказывается, ночами он лежит на нем, вытянувшись во весь рост. В плавании, конечно, там не поотдыхаешь. Разве что по ночам он совсем не спит или же задумал утонуть. Я начинаю сомневаться, в своем ли уме этот Кристобаль Гуаякунда.

17 марта

Полночь. Ко мне только что пришел племянник Джордж и рассказал невероятную историю об индейце.

Оказывается, что наутро после захвата Сан-Томе, когда Кеймис пытался выяснить у него местоположение испанских золотых приисков, этот Кристобаль Гуаякунда умышленно навлекал на себя смерть: он не только не хотел говорить о приисках, но преднамеренно и бессмысленно лгал. Он искал смерти, сказав, что он наполовину испанец. Солдаты поверили и уже собрались его казнить, но двое чернокожих рабов, служивших испанцам, а теперь перешедших на нашу сторону, заявили, что никакой он не метис, а чистокровный индеец. А Кеймис все грозил ему виселицей, если он не расскажет о приисках. Он приказал накинуть индейцу веревку на шею и посадить его верхом на коня, которого поставили под деревом на городской площади. Когда наконец стало ясно, что индеец не заговорит, Кеймис приказал (по-английски) отпустить его. И в этот момент Кристобаль предпринял попытку самоубийства. Вонзив коню пятки в бока, он на мгновение, пока Кеймис не обрезал веревку, повис на дереве. Все подумали, что индеец сломал себе шею, но не тут-то было. Открыв глаза и увидев их изумление, он рассмеялся им в лицо.

Эту историю сегодня вечером рассказал моему племяннику один из солдат, очевидцев этого случая.

Впоследствии, говорит Джордж, индеец держался замкнуто. Он не пытался убежать, но и не вызывался сообщить Кеймису что-либо полезное. И когда наш отряд покидал Сан-Томе, его появление на берегу реки и просьба взять его с собой явились для всех полнейшей неожиданностью. Джордж говорит, он не доверял (и не доверяет) индейцу и не хотел брать его с собой, но Кеймис раздраженно кивнул, и в ту же секунду — никто не успел рта раскрыть — индеец был уже в лодке.

Я спросил у племянника, что он думает обо всем этом.

— Не знаю, — ответил он.— Но мне это не нравится. Зачем человеку пытаться покончить с собой, а затем идти за врагами, которые чуть не убили его?

— Может, он спятил? — предположил я.

— Скорее мы спятили, — заметил Джордж, — если держим его на корабле.

18 марта

Рассвет. Быстрый тропический рассвет после бессонной ночи. А случилось вот что...

Когда Джордж ушел, я сидел, обдумывая услышанное. Выкурил несколько трубок.

Но это не избавило сознание от страшной кровавой сцены, стоявшей у меня перед глазами. Я нарисовал ее в воображении, соединив рассказ племянника о плавании по Ориноко с его же историей об индейце.

Наконец я не выдержал, вышел из каюты и стал бродить по палубе.

Я нашел индейца там, где он проводил все ночи, — на бушприте между опорами фок-мачты. Индеец спал. В лунном свете он казался таинственным носовым украшением — островерхий серый колпак надвинут на уши, медная кожа блестит, ноги упрятаны в ванты.

Я долго смотрел на него. Подошел я бесшумно и сейчас не проронил ни звука. Не хотелось тревожить его сон.

И только я повернулся, чтобы молча вернуться в каюту, как индеец засмеялся. Долгим приглушенным смехом — с издевкой, сардонически, хрипло. Вдруг до меня дошло, что я впервые слышу его смех — в нем было что-то тревожное и угрожающее: по спине пробежал холодок. Я понял также, что он не спал.

Индеец, ухватившись за булини, сел и кивнул головой в мою сторону:

— Гуоттарол?

Он произнес это слово с вопросительной интонацией. Хотел узнать, что мне от него нужно. Ну что ж, на сей раз мы поговорим начистоту.

— Ты как-то говорил мне, что у дона Паломеке в форте было много врагов.

— Да.

— Ты говорил мне также, что его убили не мои люди, — продолжал я.— Ты утверждал, что он был убит кем-то из своих.

— Так оно и было.