Журнал «Вокруг Света» №03 за 1990 год

Вот они, эти ситцы, перед глазами, начиная с «масляных набоек» конца XVII века и кончая простенькими ситцами 20-х годов нашего века, напоминающими по рисунку агитплакат: шестеренки, трубы, тракторы... Ситцы рубашечные, с мелким геометрическим орнаментом, с узкой полоской; плательные — с богатым цветочным и растительным рисунком. Ситцы обойные, мебельные. Ситцы для платков, кубовые, темно-синие, с красно-розовыми цветами; кумачовые, красные — на них цветы словно хохломская роспись...

В каких-то образцах глаз улавливает мотивы русского прикладного искусства, в других — западноевропейского, в третьих — элементы восточного орнамента (миндалевидная фигура «боба», или «огурца»). Но часто все эти мотивы так причудливо, по-своему переплетены, что образец становится самостоятельным произведением искусства, которому нет другого названия, кроме как — ивановский ситец.

Рисунок — душа ивановских ситцев. Из этой непреложной, выверенной временем истины и исходил Дмитрий Бурылин, собирая свою коллекцию. Он хотел, чтобы традиции ивановских ситцев передавались из поколения в поколение. В городе при реальном училище работала школа колористов. Но Бурылин предпринял немало усилий, чтобы открыть еще и рисовальную школу, филиал Центрального училища технического рисования барона Штиглица в Петербурге. В этой школе готовили и художников для ситценабивных фабрик.

Бурылин видел перспективу своих начинаний.

«Тут-то Лев Николаевич высказался, что я задумал доброе дело, и собрание моего музея, и желание устроить его и читальню не пропадут бесследно, и что общение людей Великое дело».

Эта запись, сделанная Бурылиным в 1908 году, вклеена в «Книгу собственноручных расписок посетителей», где оставлен и автограф Л. Н. Толстого.

Бурылин искал знакомства с Толстым. Но только после многих лет оживленной переписки он приехал в Ясную Поляну и привез «Книгу собственноручных расписок посетителей». В ней Лев Толстой сделал запись: «Желаю успеха устройству читальни для жителей Иваново-Вознесенска. 9 ноября 1908 года». Читальня имени Льва Николаевича Толстого была открыта, Софья Андреевна подарила для нее собрание сочинений Толстого с дарственной надписью.

Сохранились десятки писем, телеграмм, открыток Бурылина ко Льву Николаевичу. Бурылин советуется с ним, давать ли высшее образование дочерям, присылает в Ясную Поляну ситец своих фабрик для раздачи крестьянам, сообщает о женитьбе сына. В ответ на это сообщение Толстой 17 января 1910 года шлет телеграмму: «Желаю молодым чистой и честной жизни. За ситец благодарю от имени тех голопузых, которым передам его от Вас».

И самые, как мы уже знаем, мучительные и сокровенные свои сомнения высказывает Дмитрий Геннадьевич писателю — о «способе добывания денег»...

Бурылин был среди тех, кто провожал Толстого в последний путь. В своем музее он создает комнату писателя, в которой собрал прижизненные издания Толстого и газетно-журнальные публикации о нем. Из Астапова привез посмертную маску писателя работы скульптора С. Д. Меркурова...

Вспомним, каково было тогда официальное отношение к Толстому, отлученному от церкви. Но Бурылин словно не хочет знать этого: он пополняет комнату писателя все новыми изданиями, яростно отстаивает идею открыть школу имени Льва Толстого. Софью Андреевну выбирают почетным членом «Кружка любителей художеств г. Иваново-Вознесенска», одним из учредителей которого был сам Бурылин.

...По центральной улице Иванова, бывшей Александровской, шел к своему дому-особняку высокий старик. Временами он приветливо раскланивался с прохожими, приостанавливался, оживленно беседовал, то вдруг погружался в задумчивость, не замечая знакомых, занятый своими мыслями. А подумать ему было о чем.

В свое время на губернском съезде Советов Михаил Васильевич Фрунзе рекомендовал назначить его главным хранителем фондов Иваново-Вознесенского музея. Его музея, подаренного городу и ныне значительно пополнившегося в связи с поступлениями из бывших помещичьих поместий. Сам Фрунзе передал в музей ценное оружие. Дмитрий Геннадьевич, надо полагать, вспоминал, как он работал эти последние годы (какая, верно, была радость — не разрываться между фабриками и любимым делом), как вдруг...

Существуют разные версии того, что произошло. Я лично, представляя Дмитрия Геннадьевича по его делам, склонна верить воспоминаниям Александры Павловны Носковой. «Все шло хорошо,— пишет она,— но в 1923 году кто-то предупредил Дмитрия Геннадьевича, что один из служащих музея ворует монеты. Дмитрий Геннадьевич... принес вечером ящик с монетами домой, чтобы не спеша проверить наличие. Но кто-то сделал донос, что он будто бы присваивает вещи, принадлежащие музею. Внезапно произвели обыск и обнаружили монеты. Старик был так далек от мысли, что это можно счесть за «присвоение» (он привык всю жизнь работать по вечерам со своими коллекциями), тем более что и монеты были малоценные с точки зрения нумизматов. Можно себе представить, как его поразило постановление отстранить от должности хранителя музея и не допускать к занятиям в музее».