Журнал «Вокруг Света» №03 за 1990 год

Узнав, зачем я пришел, хозяин досадливо махнул рукой: «Это же несерьезное дело, это ж я так, для себя». Но вот я попросил показать брыль. Иван Денисович вздохнул, грустно посмотрел на меня синими глазами и вынес из соседней комнаты соломенную шляпу с широкими полями. Занавеска, которая прикрывала вход в комнату, была чуть отодвинута, и я увидел на шкафу целую стопку брылей. Потом мастер показал необычную шляпу без наголовка — широкий конус, от которого с внутренней стороны отходило несколько соломинок. С помощью соломенного ремешка, укрепленного на них, шляпа держалась на голове. Немного погодя на столе появился картуз с широким козырьком. Естественно, он тоже был выплетен из соломы, даже «пуговички» по краям ремешка были соломенные.

— Я в детстве допомогал старшим овец пасти,— наконец разговорился мастер.— Чабан один у нас был — его брыли вся Шульговка носила. Он сидит, плетет, а я смотрю и соломинку туда-сюда карначую. Так и выучился. Теперь на пенсии забава рукам и голове всегда есть. С материалом, конечно, бывает трудновато, у меня ведь своей нивки нет. В прошлом году у соседа ведро пшеницы на сноп околота выменял. Не знаю, как в этом получится. На брыль обычно уходит дня два — больше пятнадцати часов, если бесперестанку работать...

Мы говорили с мастером о том, что ныне ремесло это почти забыто, а раньше жило во многих южных селах. Брыли плели из стеблей спелой, немного влажной ржи. Плели «в зубцы» и «гладко», с разными узорами. Случалось, из соломы делали и короба для зерна, муки.

Мог бы старый «соломенный» промысел возродиться в Шульговке и окрестных селах? Обычно подобные вопросы мы адресуем представителям власти. Спрашиваем, уже заранее настроенные на то, что только их циркуляры и распоряжения могут дать ход делу. А мастера? До сих пор смутно на душе от слов, брошенных мне на прощание Иваном Денисовичем.

— Переколотил ты меня своим приездом, переколотил. Жил я себе тихо, без плескоты, никто ко мне не чеплялся — оно и легше.

Было ли это неверие в то, что можно возродить старинные ремесла на селе, только неверием Ивана Денисовича? Или так думают многие мастера, наученные горьким опытом жизни?

Вот так брожу по селу, езжу по окрестностям. Потом копаюсь в городских архивах, листаю старые книги — что-то уточняю, перепроверяю. И вновь возвращаюсь к шульговским белым хаткам. Возвращаюсь к бабе Тетяне. Нередко, когда день вроде закончен и мысли, не вылившиеся на бумагу, рассыпаются, блекнут, выпрашиваю у нее работу. Хозяйка обычно непонятливо подергивает плечами, мол, еще не загостился — отдыхай. Хожу я так за ней — высматриваю себе дело, наконец баба Тетяна не выдерживает:

— Полезли на горище, поможешь лантухи с кукурузой скинуть. Никак не доберусь до них.

Быстро подставляю лестницу-«драбыну» к торцу хаты, и мы по очереди залезаем на чердак. Баба Тетяна сразу молча схватывает туго набитый початками мешок и волокет его к выходу. Я нагибаюсь, встряхиваю мешок за углы.

— Самая я, сама, ты внизу приймай.

— Так тяжелый...

— Конешно, не легкий. Ну то давай присядемо. Ей-бо, шось перед очима — былк-блык, аж моторошно.

Под камышовой кровлей прохладно и сухо. Привыкнув к полутьме, рассматриваю разные старые предметы, хранящиеся за ненадобностью на чердаке: прясла, гребни, выдолбленные из вербы мерки, рассохшийся деревянный сундучок, лампадку. Баба Тетяна задирает голову, смотрит на стропила и вздыхает:

— А кроквы ще ничого — держатся. Абы соломки наверх потрусить, той добре...

В чердачный проем видно далеко: огород переходит в баштан, за ним — кукуруза и подсолнухи, — дальше — еще баштан и еще подсолнухи, потом — сады, между которыми белеют хатки, над их крышами торчат островерхие тополя, колодцы-журавли, столбы, а дальше... дальше золотится и поднимается, все закругляясь и закругляясь, небо. Станет ли эта земля когда-нибудь моей?

Владимир Супруненко / Фото автора Село Шульговка, Днепропетровская область

Луи Буссенар. За десятью миллионами к Рыжему Опоссуму

У бедняги был весьма плачевный вид: худой, истощенный, он, казалось, умирал от голода. Ему дали кусок хлеба весом не менее двух килограммов, и он с дикой жадностью съел его, двигая сильными челюстями, словно голодный крокодил. Размеры его желудка были подобны бездонной пропасти. С пугающей быстротой он уничтожил также закуску и кусок мяса такой величины, что им можно было бы накормить целое отделение английских военных моряков, а вам наверняка известен их мясной рацион. Большой глоток рома окончательно привел аборигена в прекрасное расположение духа. Он выражал свою признательность невероятными телодвижениями, гримасами, делавшими его похожим на макаку, и оглушительными возгласами. Наконец, повернувшись к лесу, он приставил ладони ко рту и закричал во всю силу своих легких: кооо-мооо-хооо-эээ, повторяя этот призыв бесчисленное число раз.