Журнал «Вокруг Света» №03 за 2006 год

Эпоха «человека ставящего» в театре на Корабельной набережной была коротка — всего три сезона. В последующие десятилетия «Новый» снова развлекал, как умел, публику, пока не разорился. В 1928 году за прогоревшую антрепризу, никому более особенно не нужную, отважился взяться молодой берлинский артист Эрнст Йозеф Ауфрихт.

Чтобы дело снова пошло, начинающему директору категорически требовался ударный спектакль. И тут в поле его внимания попали только что приехавшие в столицу толковые провинциалы Бертольт Брехт и Курт Вайль. Драматург и композитор уже работали однажды вместе над оперой «Расцвет и падение города Махагони», а теперь предложили Ауфрихту некий обтекаемый пока что материал под названием «Опера нищих» (авторам, как, кстати, и потенциальному покупателю, не исполнилось тогда еще и тридцати лет). «Оперу нищих», точнее, фарс о нравах старого британского общества, написал за двести лет до того лондонский поэт Джон Гей, а отыскала забавный раритет и перевела на немецкий язык Элизабет Хауптман — женщина, которой придется всю дальнейшую жизнь ходить в «сотрудницах гения». Теперь оставалось лишь превратить этот фарс в нечто актуальное для современной сцены.

Получив задаток, Брехт с Вайлем взяли с собой подруг, актрис Хелену Вайгель и Лотту Ленья, и отправились из суматошного Берлина на Лазурный берег под сенью магнолий сочинять свои бессмертные зонги (своего рода баллады-интермедии, исполняемые по ходу действия в качестве пародийного авторского комментария). Получилось целых две дюжины. Они до сих пор составляют главное обаяние целой театральной эпохи. Теперь огромная афиша «Трехгрошовой оперы» висит в «Берлинском ансамбле» «на вечном приколе» и служит немым укором «Наполеону сцены», который «забыл» даже упомянуть на ней имя несчастной Хауптман. Судьба, однако, простила ему это. Хотя критика хором обругала премьеру, состоявшуюся 31 августа 1928 года, утро 1 сентября Брехт и Вайль встретили уже (сильно подвыпившими) знаменитостями, а через полгода «Опера» шагала по всей Европе. И долго бы, очевидно, шагала, если б не печальные события 33-го года в Германии. Рассказывать о мытарствах самого автора при нацизме здесь мы не станем — вроде бы не к месту. О событиях последующих двенадцати лет в здании на Шиффбауэрдамм тоже не будем вспоминать, потому что, собственно, не о чем. Пока по соседней Унтер-ден-Линден маршировали люди с факелами, здесь шли оперетты и юморески. Потом театр горел вместе с городом…

Действие II.

История. Суд над мастером

Из американской эмиграции в Берлин Брехт вернулся среди первых деятелей искусств и тотчас вместе с теперь уже женой и соратницей Вайгель бросился собирать труппу. К 1949 году «Берлинский ансамбль» был в основном «готов» и приступил к показу спектаклей: сначала на сцене Немецкого театра (Шуманштрассе, 13а). Позже, после долгих поисков собственной площадки, супруги остановили выбор на обветшавшем доме на Корабельной — пусть и тесноват, но овеян дорогими обоим воспоминаниями. И интуиция не обманула реформатора: в старых стенах Нового театра возник действительно новый театр, который навсегда останется для всех «театром Брехта» и на десятилетия переживет его.

Вернер Риман:«В первое время после войны мы мало знали о Брехте. У нас тут его не особенно «пропагандировали». Но вот выражение «Берлинский ансамбль» как-то сразу вошло в наш обиход. И скоро все лучшие люди там собрались. Все, кто вернулся из-за границы и из тюрем — Эйслер, Дессау, Бессон, Энгель и, конечно же, Эрнст Буш. Этот артист у меня всегда вызывал восхищение, особенно тогда, когда он пел — «Песню единого фронта», «Песню солидарности»… Помню: потом, когда я уже поступил в труппу, он много помогал новичкам, не орал, как Брехт, а объяснял, как «добрый пастырь». Буш понимал, каково нам, ведь сам не был, что называется, профессионалом…»

От автора:Бертольт Брехт сознательно составил свой ансамбль из представителей двух категорий: проверенных «боевых» соратников и молодых людей, не «испорченных» специальным образованием, но всецело преданных делу и ему лично — вроде аптекаря Римана. Для того прорыва в искусстве, который реформатору удалось осуществить за шесть с половиной послевоенных берлинских лет, нужна была именно такая «секта» единоверцев. В результате родилось то, что ныне называется «брехтовским театральным языком».

Апарт:В сущности, под этим термином подразумевается нечто прямо противоположное «полноводной» и вдумчивой школе Станиславского. Символический и минималистский язык Брехта — это язык радикального протеста. Язык бескомпромиссной борьбы, неважно, по большому счету, с кем. В 50—60-х его берут на вооружение все авангардистские сцены Европы.

От автора:Буквально каждая из тогдашних постановок впоследствии вошла в историю: «Жизнь Галилея», «Кавказский меловой круг», «Мамаша Кураж»… Вернер Риман не оставался без дела.