Журнал «Вокруг Света» №05 за 1979 год

Ветер крепчает. Отменены рейсовые катера, но у мокрого причала стоит под погрузкой старый баркас. Скрипя громадными деревянными колесами, подъезжает арба, влекомая волами. Погонщик вопит и лупит животных палкой, заставляя пятиться, чтобы колеса повозки уперлись в брус, положенный на самом краю причала. Наконец колеса утыкаются в брус, выдергивается металлическая чека, повозка запрокидывается назад, и кукуруза с шелестом летит на палубу баркаса.

Темнеет. Мы возвращаемся в город. Мимо самого знаменитого уроженца Орты — застывшего на гранитном постаменте первого президента Португалии Мануэля Арриаги. Мимо тяжелых стен крепости Санта-Круш. Мимо красных скамеек на площади Инфанта. По улице Консула Дэбней, мимо домика с вывеской «Рабочий центр имени 25 апреля». Я гляжу на его чисто выбеленные стены и опять отчетливо вижу, что сквозь побелку проглядывают зловещие серые контуры слова «ФЛА» — след последнего ночного визита врагов. И думаю о том, что именно этот дом останется в памяти как самое яркое воспоминание об Азорах. Дом людей бесстрашных и честных. Дом коммунистов.

 

Игорь Фесуненко

 

 

Азорские острова — Лиссабон

Цена полета

— А известно ли вам, что на каждого человека приходится двадцать пять птиц? Всех — от воробья до страуса? — Директор биологической станции на Куршской косе Виктор Рафаэльевич Дольник явно любовался моей реакцией на столь неожиданную цифру... Все те дни, что я провел на станции, надо мной, над узкой полоской песка, уходящей в Балтику, безостановочно летели миллионные стаи, и казалось, что вся наша планета — это кочевое царство пернатых, лишь приютившее, как редких гостей, представителей рода Homo...

— Вам еще повезло, — выдержал паузу Виктор Рафаэльевич. — Вы прибыли к концу перелета. Скоро она даже слишком большой покажется, эта цифра... Через два-три дня.

И все же все последующие три дня поверить в эту цифру было невозможно. В огромные капроновые сети-ловушки ежедневно влетали тысячи птиц. И каждую птаху надо было осторожно вынуть, взвесить, надеть на лапку невесомое алюминиевое кольцо, сделать соответствующую запись в журнале кольцевания. Работа была монотонная до автоматизма. На второй день последний за сутки зяблик был зарегистрирован под номером 5978... И все равно этот улов был сравним с добычей рыбаков-неудачников, сидящих с беспомощными удочками на берегу необъятного, кишащего рыбой океана.

А на четвертый день над Куршской косой воцарилась тишина. Казалось, все птицы — все, что есть на Земле, — не улетели, а просто исчезли, и голубой океан опустел навсегда. Лишь в лесу, что начинался сразу же за домиками станции, продолжалась неугомонная, суетливая птичья жизнь. Отсюда явно никто не хотел улетать вслед за ордами перелетных, как бы утверждая, что и птичьи «цивилизации» делятся, как некогда делились людские, на кочевые и оседлые.

— ...Ну что ж, — ответил на предложенное сравнение Виктор Рафаэльевич, — аналогия вполне уместна... Лишь бы только эта аналогия не стала тождеством. Ведь кочевники исчезают с лица Земли...

— Но неужели, — вновь мне представились те миллионы птиц, что за несколько дней пронеслись над Куршской косой, — неужели то же самое угрожает и перелетным?

— Пока, конечно, нет. Но...

Загадка птичьих перелетов, казалось бы, в общих чертах решенная десятилетия назад, буквально в наши дни вновь преподнесла исследователям неожиданные, а если не бояться вненаучных эмоций — ошеломляющие данные. Раньше казалось несомненным: инстинкт перелета был отработан тысячелетиями ледниковых эпох — птицы, те, которые не смогли приспособиться к изменениям климата, вынуждены были искать себе пристанища в более милостивых к ним краях. И, став вечными странниками, влекомые лишь инстинктом, «прародительской памятью», презревая чудовищные расстояния, прилетали на короткое время северного лета на свою биологическую родину.

Теоретическая эта модель виделась настолько надежной, что все невыясненные проблемы гипотетически должны были вмещаться в нее, не нарушая общей стройности ее «конструкции». И дело, казалось, оставалось лишь за тем, чтобы уточнить места зимовок и трассы перелета.

Но все оказалось намного и принципиально сложнее.

...Один лишь пример: выяснилось, что наши зяблики — перелетные, а французские не покидают на зиму своих гнезд. Почему же один и тот же вид птиц может быть и оседлым и перелетным?