Журнал «Вокруг Света» №07 за 1960 год

Когда-то направление и скорость морских течений изучали с помощью бутылок. В бутылке оставалась записка, где указывались дата, корабль, обратный адрес. Бутылки плавали по океанам, некоторые из них моряки вылавливали, и ученым таким образом удавалось проследить за направлением течений. Свободный аэростат, как и бутылка-путешественница, двигаясь вместе с воздушным потоком, помогает изучать течения над огромными земными просторами.

Конечно, это нелегкая задача для пилотов и ученых. Она требует многих исследований, потому что на разных высотах потоки меняют и направление и скорость...

Мы готовимся встретить ночь

Несмотря на полдень, вокруг нас разливался серый полумрак. Гайгеров неутомимо следил за работой самопишущих приборов, отсчитывал данные о температуре, давлении и влажности воздуха, брал пробы содержания пыли в атмосфере. Он приготовил приборы для измерения потоков солнечной радиации, как падающих сверху, так и отраженных от земли. Его интересовало много вопросов: под действием каких причин и как изменяются свойства воздушных масс, проносящихся высоко над земной поверхностью, каким образом меняется температура, которая в конечном счете определяет направление и скорость воздушных потоков? Некоторым измерениям мешали облачность и мокрый снег.

Облака прижимали нас к земле. В разрывах туч мы вдруг увидели Москву-реку и Киевский вокзал.

— Сережа, уж не хочешь ли ты сесть куда-нибудь на крышу? — встревожился Гайгеров.

Я сбросил еще несколько килограммов песка. Крупные хлопья мокрого снега ослепляли нас. Они не опускались на землю, а кружились, как и мы, подхваченные ветром.

Мы чувствовали себя запертыми в облачной пустоте. Ничто не напоминало о движении. Я крикнул. Голос показался чужим и далеким. Отзвук тут же стих, запутался в густых облаках.

К вечеру облачность несколько рассеялась, и нам открылась белая от снега панорама города. Это была Тула. Значит, аэростат движется со скоростью 23 километра в час и, к сожалению, по-прежнему на юг...

Я подсчитал, сколько израсходовал балласта, и ужаснулся — тридцать два мешка из восьмидесяти семи! И это в первые восемь часов полета — на двести километров пути...

Мы поужинали, не проронив ни слова. Настроение было неважное. Кирпичев передал радиосводку и стал устраиваться на ночлег так энергично, что Гайгеров язвительно заметил:

— Матвей Маркович, надеюсь, вы не собираетесь вытряхнуть нас из этого ковчега!

Медленно угасал день, как угасает лампа, выпив весь керосин. Верхние облака быстро темнели, а нижние загорались багровым пожаром.

Где-то светит солнце, где-то тепло... Мы зябко кутались в намокшие куртки.

Завтрак на высоте 3 000 метров

Когда стемнело, неожиданно показались звезды, а внизу вспыхнули островки огней. Они тоже походили на звезды, и мы, казалось, плыли по вселенной...

При полете ночью газ в оболочке охлаждается, и шар стремится опуститься. Я не мешаю ему снижаться, чтобы не расходовать лишнего балласта, знаю — внизу его подхватит восходящий поток и снова поднимет.

Так и есть. Стрелка вариометра вдруг показала резкий набор высоты. Невидимый могучий поток понес нас ввысь. Кирпичев и Гайгеров очнулись от сонного забытья.

— Не беспокойтесь, друзья, — сказал я, — аэростату надоело болтаться рядом с грешной землей.

— Страви газ! Разорвет! — с нарочитым ужасом крикнул Гайгеров, покосившись на Кирпичева.

— Правда?! — наивно спросил Матвей.

— Был такой случай. Оболочка лопнула, как пузырь...

— Когда? — перебил Кирпичев.

— Что когда?

— Когда, говорю, бросите меня разыгрывать?

Мы рассмеялись. Настроение, как и стрелка вариометра, стало подниматься. За ночь мы не израсходовали ни грамма балласта, и это обстоятельство вернуло утраченные было надежды.

И только в этот момент мы вдруг вспомнили, что еще не притрагивались к еде... Светало. Пора было и позавтракать. Мы раскрыли консервные банки, разлили из термосов чай с кагором и устроили настоящий пир.

— А расскажи-ка, Сережа, как ты клюквой питался, — проговорил Гайгеров, энергично двигая челюстями. — Теперь-то уверен, что пища поднимает тонус?

— Всяко бывало, — ответил я уклончиво.

— Да ты расскажи, — не унимался Семен. — Матвей у нас аэронавт начинающий, ему это на пользу пойдет.

Что и говорить, злополучное дело приключилось со мной однажды. И все из-за собственного легкомыслия.

Однажды вечером мы поднялись на аэростате и летели всю ночь. На рассвете сбросили последний песок. Надо было садиться. Но где? Кругом, до самого горизонта, расстилались леса. Решили идти на гайдропе. Гайдроп — это такой толстый канат, один конец которого, свешиваясь с аэростата, волочится по земле и позволяет облегченному шару лететь на малой высоте.

Но напрасно мы надеялись пройти на гайдропе до какого-нибудь поселения. Канат зацепился за сук могучего дерева. Аэростат оказался на крепком якоре. Теперь ветер делал с нами все, что хотел. Он швырял шар к соснам, рвал вверх, отчего трещали стропы. Гондола, как шлюпка в шторм, металась над землей, норовя вытряхнуть нас на острые пики вершин.