Журнал «Вокруг Света» №07 за 2008 год

Земное и вечное. Ровно по этим двум полюсам было разделено содержание нашумевших миллеровских романов «Тропик Рака» и «Тропик Козерога», ходивших среди студенчества на Воробьевых горах четверть века назад. Разделено чьей-то твердой рукой — простой карандаш ровно и жирно подчеркнул все остросюжетные подробности амурных сцен героев (в большей части — главного героя) этих книг. И по-своему он сделал очень полезное дело: при вечной нехватке времени у студентов читать нужно только квинтэссенцию. Остальное — о Парижах, Нью-Йорках, Матисcах и Достоевских — по желанию, там, где не подчеркнуто. Комизм этой ситуации в том, что разделение полюсов и читателей непроизвольно делал и сам писатель — бунтарь по духу, анархист по сути, авангардист по форме. В общепринятом смысле — человек-скандал, который стал таковым сразу после первых опубликованных в Париже романов. Сам же он запомнился, в том числе и многим женщинам, приятнейшим и отнюдь не конфликтным человеком. Рядом с ним всегда била жизнь: люди всех сортов и возрастов, богачи и бедняки доверяли ему свои кошельки и сокровенные мысли. Друзья говорили, что он был «лучшим в мире собеседником» и непревзойденным рассказчиком. Альфред Перле писал, что от Генри «исходила какая-то животворящая сила: он при любых обстоятельствах умудрялся что-то давать людям, а то что он был беден, как церковная мышь, — это уже дело десятое», что он «был тощим, как жердь, и его единственным хобби была жизнь». Ну а одна из самых близких его подруг — Анаис Нин, оставив после себя откровенные дневники, познакомила читающую публику с Миллером-мужчиной. Хотя, признаться, он и без нее говорил на эту тему много и не стесняясь. Возвращаясь к публике… Она и тогда и сейчас сама расходилась по двум берегам одной большой реки под названием «что есть жизнь?» в представлении Генри. Один берег принимал авторскую концепцию бытия без купюр, увиденную «сверху», в масштабе, не эпизодами, со всеми красотами и уродством, благонравием и непристойностями. А другой — остолбеневший от прочитанного — клеймил Миллера за все, что тот вынимал со дна людских страстей, из глубин потаенной жизни, употребляя в одном ряду с удивительными по благозвучию описаниями шокирующую лексику. И, конечно же, его обвиняли в том, что «сочными эпизодами» он пытается привлечь публику. Сам же Генри ответил на все претензии в эссе «Размышление о писательстве», определяя писательство, как саму жизнь, как странствие с целью что-то постичь, как метафизическое приключение: «способ косвенного познания реальности, позволяющий обрести целостный, а не ограниченный взгляд на Вселенную». Писатель, говорил Генри, существует между верхним слоем бытия и нижним и ступает на тропу, связывающую их, с тем чтобы в конце концов самому стать этой тропой. Он пояснял, что разница между ним и его собратьями по перу состоит в том, что «они всячески стараются исходить из того, что оформилось у них в голове. Я же всячески стараюсь извлечь на поверхность то, что скопилось ниже, в области солнечного сплетения, в подсознании». И как человек откровенничал: «Иногда мне хочется побездельничать, чтобы ничего не делать и чтобы время тяжелым грузом легло мне на плечи. Но я проклятый, может быть, блаженный, одним словом, человек с вечным двигателем в голове… Мой мозг постоянно работает. В известном смысле я живу в непрестанном противоречии с самим собой. Хотя и не слишком, я бы сказал, для меня обременительном. Я живу в противоречии, когда говорю, что все эти вещи не имеют значения, — и все же придаю им значимость. Все, что я намереваюсь сделать, должно быть выполнено. (Это во мне говорят немецкие гены, которые я ненавижу.)»

У истоков реки

Генри Миллер родился 26 декабря 1891 года в Нью-Йорке в Йорквильском округе Манхэттена в семье американцев немецкого происхождения. После рождения сына семья переехала в Бруклин, который еще не был частью Нью-Йорка. Непростой, многонациональный город оказался той средой, где вырос Генри. Осваивать ее он начал еще подростком: обзаводиться разными друзьями, не всегда теми, которые нравились его родителям, и тут же становиться их кумиром; бродить по улицам, рассматривать и запоминать все происходящее и складывать на «дно памяти». Все пригодится: вспомнятся и люди, и вещи, и события… Потом, пройдя по множеству улиц мира, он напишет, что нигде «не чувствовал себя таким униженным и оскорбленным, как на улицах Америки», которые казались ему гигантской выгребной ямой, сточным колодцем духа; где он видел себя «отдельным существом на колоссальной веселухе благосостояния и счастья» и где ему ни разу не попался действительно богатый и действительно счастливый человек. Конечно, эти строки принадлежат уже взрослому Миллеру, но впечатления для их написания он вынес и из детства. В его взрослении были и бунт, и месть окружающему миру, в котором мало кто задумывался о том, что мучило тогда Генри: как распознать без уготовленных кем-то правил и навязанных мнений на что ты способен?