Журнал «Вокруг Света» №08 за 1979 год

— Позвольте представиться, Жан-Люк... Исключено, что в Боге могут одновременно оказаться два француза с советскими фотоаппаратами. Я француз, так что можно почти с уверенностью сказать, что вы...

— Вы угадали, — смеюсь я. — Ваша логика безупречна, я из Советского Союза. Но откуда у вас «Зенит»?

Жан-Люк купил его в Париже перед отъездом в Африку. Пять лет безвыездно живет в Боге, преподает математику в местной школе. За это время аппарат ни разу не выходил из строя, а в Боге это очень важно: мастеров по фотоаппаратам, как это нетрудно предположить, ни в городе, ни в радиусе 500 километров от него нет.

Жан-Люк живет на втором этаже изрядно запущенного двухэтажного дома. Огромная комната, в которой всегда прохладный полумрак. Старые массивные кресла, раскладушка. Кондиционера нет, холодильник работает на керосине. Электричество? Подождем темноты, улыбается Жан-Люк, а там запустим движок...

Жан-Люк рассказывает, как полюбил жизнь, которую ведет а Боге: она бесхитростна, лишена комфорта, городских развлечений, зато дает возможность помогать местным ребятишкам, которые недоедают, часто болеют, однако тянутся к знанию...

— Их родители честны и трудолюбивы, но живут в страшной нищете, — говорит Жан-Люк. — Тут я ничего не могу изменить. Наша школа лишена элементарного оборудования — государство ничем пока не может нам помочь. Но главное — дети хотят учиться... Среди них есть такие светлые головы... Я не пытаюсь вообразить, будто исправляю последствия колониализма. Если бы мне не нравился мой образ жизни, я вряд ли остался бы здесь... Хотя, куда бы я девался во Франции?

К Жан Люку на огонек забредают гости. Это четверо его коллег — один из них прибыл сюда год назад и порывается говорить о политике, литературе, но его никто не поддерживает. Другой прожил здесь уже одиннадцать лет, женился на женщине тукулер: они тихо сидят рядом в дальнем углу, держа на коленях двух смуглокожих малышей. И застенчиво, односложно отвечают на реплики.

Оказавшиеся вместе в чужеродной глуши несколько французов не смогли, не захотели настроить себя на солидарность или хотя бы на равнодушно-сочувственное сосуществование соотечественников. Среди них полный разлад. Но движок куплен в складчину, и пора его запускать...

Работорговля, колониализм сотни лет вывозили из Африки, губили непосильным трудом миллионы людей — самых сильных, самых выносливых. Этот процесс продолжается и сейчас — уже в другой форме. Тысячи талантливых врачей, адвокатов, инженеров, преподавателей — остаются в бывших метрополиях, совращенные соблазнами западного общества. Взамен Европа посылает в африканские страны либо озлобленных неудачников, либо искателей заработка или острых ощущений...

...Эти пятеро, выброшенные из своего общества, безжалостного, обрекающего на прозябание, никогда и не смогли бы жить дружно — их не объединяет даже мысль о том, что они делают общее дело. Их объединяют только собственные неудачи: И озлобление.

Родной дом

Наутро песчаная равнина под колесами «лендроверов» на пути на север, в Тиджикджу сменяется базальтовым плато. Это уже не бездорожье — это хаос камней, по которым наши машины пробираются каким-то чудом.

В пятидесяти километрах от города останавливаемся у огромной скалы, заслоняющей горизонт. Вместе со всеми я иду к ее подножию, не понимая, куда так целеустремленно мы шагаем. Голубые бубу, развевающиеся на ветру, стягиваются к небольшой, поставленной вертикально плите, обложенной белыми камнями. Полустертая, изъеденная песком вязь арабских букв. Ей больше девятисот лет. Под плитой покоится прах основателя династии Альморавидов Бабакар бен Амара, сраженного в середине XI века на этом месте стрелой черного лучника. Все так же стояла эта скала, так же мрачно уходило к горизонту базальтовое плато, и, кажется, только вчера умолк здесь рев боевых верблюдов, ржание коней, затихли яростные крики сражающихся...

...И снова базальтовое мертвое пространство. Но за неделю впервые ощущаю в моих всегда невозмутимых мавританских спутниках неудержимое волнение.

— Рашид... — мечтательно говорят они. — Рашид... О Рашиде нельзя говорить, его надо увидеть... Это край земли...

И счастливо, почти по-детски, смеются...

«Лендровер» неожиданно останавливается. Плато обрывается прямо перед нами, и впереди, за рубежом угрюмого нагромождения черных камней — лучистая пустота. «Край земли». Солнечный свет невесомым потоком льется вниз, и, провожая его взглядом, я вижу белоснежную песчаную долину, окаймленную нежной зеленью пальм, яркое серебро водоемов, радужную пыль водопада — прекрасный, радостный, манящий мир, в котором, кажется, нет места печали.

И вечером у огня известный на всю Мавританию гриот Седати, с вдохновенным, излучающим сдержанный свет лицом, поет славу Рашиду...