Журнал «Вокруг Света» №10 за 1988 год

Вот нам и дали задание — уничтожить аэродром, технику, по возможности живую силу врага и затем отойти. Маркой разработал план и мне с моей десяткой отвел в нем не последнюю роль.

До Халапы добрались на машинах — и дорога, и вся территория вокруг контролировалась нашими войсками. А дальше на восток — к горам — отправились пешком.

Мы шли маршем две ночи, днем прятались в лесной чаще, спали, выставив часовых. Дело было обычное, каждый из нас бывал в походах, а несколько новичков были новичками только в нашем отряде. Прежде, в других подразделениях, они уже успели отличиться.

На третью ночь Маркой остановил колонну. Отсюда пойдем в наступление.

...В общем-то, неплохая получилась у меня жизнь — нечего жаловаться.

Родился я в Манагуа, в самом бедном рабочем предместье, которое всегда любил, люблю и сейчас. Хотя достатка там никто не знал, люди жили между собой дружно. Понятно, не последнюю роль это сыграло и в революционном движении, и во время восстания, и потом, когда сандинистские армии наступали на Манагуа.

Там и сейчас живут моя мать, братья и сестры. Оттуда родом и моя Лаура. У нас двое сыновей.

Мне двадцать шесть лет, не худой и не толстый, не высокий и не низкий. Моя Лаура говорит, что у меня прекрасная фигура. Может, это и так, да вот волосы меня подвели: прямые, как пальмовая крыша над крестьянской хижиной, и торчат в разные стороны, как ни причеши — торчат, и все. Из-за этих волос и прозвали меня еще в детстве «цыпленком» — Эль-Пойо. Я маленьким был, тонконогим и худым, ну кто-то и сказал обо мне: «Эль-Пойо». Так и получилось, что с этим прозвищем я и в подполье был, и воевал, и вот теперь — в спецбатальоне. Маркой спрашивал всех, кого набирал в свои группы, как кого прозывают. У него старые конспиративные привычки, а в наших операциях так даже лучше.

Но ведь у других-то прозвища человеческие, как, скажем, Рубио — «русый», или там Бланке — «белый», а Хорхе просто Ларго — «длинный». Ну, правда, бывает и «бык», и «петух». А я — «цыпленок».

И разве не досадно отцу двоих детей именоваться всю жизнь «цыпленком»?

Рос я в семье из восьми детей. Мать вечно где-то подрабатывала, пока мы не стали ей помогать. А отец был человеком, мягко говоря, необычным.

Когда я родился, отец как раз отправился на Атлантическое побережье. Рассказывали, что там легче заработать, и он нанялся, кажется, в Блуфилдсе работать на шахте. Долго он там не усидел, потому что шахта — это было не для него, там больше говорят по-английски, чем по-испански: колонизировали то побережье сначала англичане. Отец, между прочим, научился английскому, с тем и возвратился, едва заработав какую-то мелочь.

Он был довольно грамотен, хотя и самоучка. Но все не мог нигде пристроиться, перебивался временными заработками. Однажды, идя пыльной улочкой нашего предместья, он пнул какую-то коробку — как мальчишки гоняют вместо мяча,— подбил раз-другой, да так и погнал по той дороге, пиная. Обычная пустая коробка, и написано на ней было что-то по-английски. Когда уже отец — а его звали Хоакин — приблизился к нашему убогому домишке из фанеры и досок, взгляд его упал на ту сторону коробки, где было что-то написано по-английски. Он прочитал и обнаружил, что коробка от мыла и написан там перечень веществ, из которых это мыло изготовляют, и рецепт, как его готовят.

И решил он варить мыло. Остатки заработка на Атлантике он вложил в покупку химикатов,— или как там их,— необходимых для мыловарения. И начал варить мыло — на плите, где мать готовила еду, в самой большой кастрюле. Думаю, что мой отец был из тех людей, которым все, что ни делают, удается само собой. Мыло, во всяком случае, у него получилось. В это время, как на грех — а отцу на счастье, в стране были перебои с мылом. Он быстро продал мыло, купил побольше химикатов и большую кастрюлю. И сварил мыло опять. Опять продал, купил лохань, потом тачку — возить мыло на базар. Затем купил велосипед, а со временем — «джип», и еще один, поновее,— так ему с тем мылом классно везло.

И тут завезли какое-то иностранное мыло, дешевле и лучше отцовского. И он вылетел в трубу: исчезли и «джип», и велосипед, и тачка, и даже лохань.

Пока отец еще этим мылом приторговывал, я учился. Но денег в семье поубавилось, я пошел подрабатывать, где мог: и газеты продавал, и в магазинах товары подносил, и обувь чистил.

Когда я учился в школе, услышал о сандинистах. Временами появлялись у нас на улице люди, которые устраивали митинги, пока кто-нибудь не сигналил им, что появилась полиция. У нас не схватили ни одного сандиниста, здесь своих не выдавали.

С четырнадцати лет и я присоединился к сандинистскому движению, а к шестнадцати стал членом подпольной сандинистской организации. Меня послали в деревню недалеко от Манагуа, по дороге на Леон, где я вроде бы зарабатывал на жизнь, а на самом деле вел агитацию. Я прожил там пять месяцев и возвратился в Манагуа. Еще через несколько месяцев пошел в горы, в партизанский отряд, потому что меня уже приметила полиция.