Журнал «Вокруг Света» №11 за 1976 год

Лужи смыкались в озерца, и, наконец, мы оказались среди моря воды. Она уже доходила до щиколоток, во время ходьбы лыжи скрывались под водой, и за ними тянулись буруны. Должно быть, со стороны зрелище было фантастическим: два человека, отталкиваясь палками, бежали по водной глади. Но мне, по правде, порой становилось жутковато. Всякий раз, когда впереди возникала чернота и я чувствовал, что не успею затормозить, сердце со страхом сжималось. Солнце светило в лицо, слепило, вода искрилась, и я боялся, что не смогу разглядеть промоину, окажись она впереди. Но темный лед оказывался таким же прочным, как и голубой, и это успокаивало, хотя вода подобралась уже к коленям.

Идти стало трудно. Мы сбавили темп. Приходилось все время балансировать, чтобы не упасть. Передохнуть, посидеть, не говоря уж о том, чтобы обсушиться, нечего было и думать. Прямо наводнение какое-то! То ли вскрывшаяся Каньонка сливала талые воды в эту часть бухты, то ли не мог прорваться в трещины растаявший снег. До сих пор с удивлением вспоминаю, отчего ноги не чувствовали холода. Вода-то была ледяная, а шли мы уже часа два-три. Вероятно, размокшая кожа сапог больше не пропускала воду.

Мыс Челюскин уже едва виднелся, гористые берега темнели вдали, а до оконечности мыса Щербина, казалось, идти и идти. За это время мы едва ли прошли и половину пути. Вода доконала нас, мы решили сократить маршрут и пошли к середине мыса Щербина.

Мыс оказался мрачным, пустынным, скалистым. Забравшись наверх, мы и там не заметили каких-либо признаков жизни. Даже пуночек нигде не было видно. Солнце меж тем склонилось к горизонту, пожелтело. Вода в лужах подернулась по краям тонким ледком. Шерсть наших свитеров смерзлась, и они потрескивали всякий раз, стоило пошевелить плечами.

Вадька оказался более предусмотрительным человеком: бутерброды очень пригодились. Разделив поровну, мы съели сразу весь запас. Обернувшись назад, я смотрел на ставший далеким родной мыс Челюскин и подумывал, не повернуть ли назад. Сейчас там, окончив ужин, расставляли стулья в кают-компании, рассаживались по своим местам, готовясь который раз смотреть все тот же фильм, гремели бильярдными шарами игроки...

— Вперед или вернемся? — спросил я Вадьку. Он посерел от усталости. Стряхивая крошки хлеба с ладоней, молча посмотрел в сторону станции, и я понял, что думает он о том же — очень не хотелось идти снова через это море воды.

— Ты точно знаешь, что изба там есть? — спросил он, не отвечая.

Я верил, что она есть, и кивнул в ответ.

— Тогда вперед, — сказал он, вставая. — Там наверняка должна быть печка.

Мыс Щербина оказался неожиданно широким. Понадобилось еще несколько часов, чтобы выйти на противоположный берег. Перебираясь через овраг, занесенный снегом, мы по пояс влетели в скрытый ручей. Вода больно ожгла уставшие мышцы, и прошло несколько минут, прежде чем нам удалось выбраться из ручья. С этой минуты я все чаще думал об избе.

Впервые мне рассказал о ней Гена Лебедев. Радист, которого знали по всей Арктике: он славился умением корректно и оперативно проводить связь с любым корреспондентом. Был он не молод, лыс и к тому времени успел отзимовать на мысе Челюскин лет десять. Многие из нас, молодых, пытались ему подражать. Я не только перенимал его манеру работать в эфире, но вскоре и шубу стал носить, как он: оторвал все пуговицы и запахивался на любую сторону в зависимости от направления ветра. Лебедев часто приходил на пеленгатор не в свое дежурство и, устроившись, на диванчике, позади кресла оператора, заводил нескончаемый разговор. Историй он знал множество, и однажды я услышал о том, что недалеко от мыса Челюскин есть пещера, доверху заплавленная льдом. В яркую солнечную погоду сквозь лед там можно было разглядеть лежащую фигуру человека, вероятно, путешественника очень давних времен. Гена эту фигуру видел... Усмехнувшись, когда я спросил его, отчего же он не попытался раздолбить лед, Гена предложил мне попробовать сделать это самому и указал исходные ориентиры: надо выйти к Папанинской избе (он так и сказал — «Папанинской»), а затем идти берегом до Большого птичьего базара.

Вначале я загорелся, решив во что бы то ни стало добраться до пещеры, надеясь раскрыть тайну гибели неизвестного путешественника, но... Никто из старожилов ничего об этом не знал. Это меня расхолодило, я все больше сомневался, думая, что Геннадию тот человек просто пригрезился. Постепенно я оставил затею отыскать пещеру, но ориентир — стоящая неподалеку от птичьего базара Папанинская изба — врезался в память.

На восточный берег мыса Щербина мы вышли к полуночи. Солнце застыло над горизонтом, и теперь на него можно было смотреть без защитных очков. Вадька шел впереди, на спине его застыл иней. Дышалось тяжело, вода чавкала в сапогах. И по-прежнему кругом не было ни одной живой души.