Журнал "Вокруг Света" №12 за 1997 год

Рядом со мной сидел мужчина и поспешно ел, практически не поднимая глаз. Еще бы — наедаться перед обильным рождественским ужином! И тут я вспомнила не о легкой французской кухне, каковой она многим представляется, а об откровениях французских писателей, поведавших нам о великане-обжоре Гаргантюа и мушкетерах, обладавших отменным аппетитом. Помнится, Бальзак предлагал «заключить дипломатическое соглашение, в силу которого французский язык был бы языком кухни». Не успела я до конца вспомнить всех французских гурманов, как услышала негромкий голос:

— Вы, наверное, осуждаете меня. Не подумайте, что я плохой католик или редкий обжора. Я прихожанин собора Парижской Богоматери. Сегодня пою в хоре. Вы же знаете, мы поем всю ночь. Если я не поем, то могу упасть в обморок. А месса будет прекрасная.   Приходите обязательно!

Мы попрощались, и я вновь отправилась на поиски подарков. Французы и туристы скупали все подряд. Природная бережливость французов, живущих по законам «экономь сантимы, франки придут сами», «одалживают только богатым» или «тот, кто платит по своим долгам, обогащается», в канун Рождества превращается в несвойственную им расточительность.

Свернув в переулок, я стала свидетельницей настоящей драмы. У дверей почты, которая недавно закрылась, стоял мальчуган лет шести и тихо плакал. Сквозь негромкие всхлипы мне удалось разобрать лишь одно слово: «письмо». Вскоре кто-то из работников почты все-таки обратил на него внимание. Дверь открылась, и служительница спросила:

— Ну, что у тебя за беда?

— Я, я, — всхлипывал малыш, — забыл послать письмо Папе Ноэлю. Значит, не будет у меня в башмачке угром подарка.

— Давай скорей твое письмо. Может, успеем.

— Правда? Это правда? Папа Ноэль успеет?

В канун Рождества все французские почты работают на пределе. Сотни писем приходят от детей. И на них непременно отвечают добросовестные служащие почты. Ведь на ночь малыши обязательно выставят вязаные или сделанные из картона красные башмачки под елку, чтобы «Пер Ноэль» положил им заветный подарок за хорошее поведение.

Недалеко от почты кружилась, как заводная юла, шумная карусель.

— Давай покатаемся! — предложила я мальчугану.

Как и подобает галантному французу, он сдержанно согласился, но через минуту не удержался и побежал вперед, к карусели...

Я шла по улицам Парижа, и глаза неотрывно следили за витринами, среди которых не было и двух одинаковых. Вот из обыкновенных мельхиоровых ложек владелец магазина ухитрился создать серебряное солнце. А по соседству из женских шляпок был устроен такой прелестный пейзаж, что даже если вы совсем недавно купили шляпу, все равно закрадывалась мысль: а не купить ли новую? В одной из витрин кукольные циркачи показывали головокружительные трюки, рядом — в зимнем лесу дружно веселились зайцы и лисы. Как не остановиться перед водопадом, льющимся из гигантской бутылки шампанского, которое пузырится, бурлит и будто зазывает — подставляйте бокалы!

Постепенно огни и краски города становились все ярче на фоне надвигающейся ночи. Не переставая мигали огромные пластиковые снежинки, превращая все вокруг в фантастический разноцветный мир.

Внезапно я осознала, что вокруг не слышно французской речи. Слышалась русская, японская, испанская... Парижане поспешили домой, чтобы накрыть рождественский стол. А туристы продолжали ходить большими толпами и делать покупки, шумно обсуждая увиденное под звуки не менее шумного любительского духового оркестра. Я спохватилась: надо идти в гости, а я все еще в водовороте рождественской суеты.

Второпях умудрилась скупить чуть не половину кондитерского магазина, приобрела шелковый галстук, на котором впоследствии прочитала, что он сделан в Италии. Для своей подруги выбрала изящную косынку, без которой ни одна француженка ни за что не выйдет на улицу.

И вот к девяти часам вечера приехала к своим французским друзьям. Они жили в Латинском квартале, в квартире с камином и уютной мансардой. После обмена подарками — кстати, я получила почти такую же косынку — мы сели за праздничный стол. Через окно мансарды с наклонной стеной можно было любоваться морем черепичных крыш, над которыми, подобно утесам, возвышались стояки труб, сплющенные с боков и увенчанные неровным частоколом глиняных горшков без дна — дымоходами. Все это напоминало декорацию к какому-то старинному французскому водевилю.

Вдалеке рассекала ночную мглу самая величественная французская «елка», будто сотканная из миллионов огней или рождественских звезд — Эйфелева башня. Она освещала золотых коней на мосту Александра III, помпезное здание Адмиралтейства и влюбленных, гуляющих по берегам Сены.

Только сейчас я по-настоящему ощутила, что это Рождество в Париже.