Журнал "Вокруг Света" №3 за 1998 год

Когда утром я приехал к Панютину, он сидел на кухоньке, отвалясь низко на спинку стула, и, положа седую бороду на грудь, спокойно курил. Предстоял день работы. День, когда человек пожинает плод сорокалетнего труда.

Да вот они — олифно, с чернью, желтеют тридцать штук в два ряда под навесом, сработанные из толстенных полуторадюймовых досок, на десятилетия расчет, огромные, не дуплянки — дворцы!

Студент-практикант Воронежского заповедника Константин Панютин поймал первого ушана еще в 56-м. Не для себя, для сотрудницы. Забрался к вечеру в брошенную церковь, прыгал-прыгал по темному чердаку, махал-махал сачком да и словил летучую мышку рыженькую, а ушастую — ослу на зависть. Тогда и не понял еще: дикая удача это — ушана да на лету, да в знакомом ему большом помещении.

И назавтра, придумав, как ловчее, совал за пазуху себе сонных «летучек», сколько прошено, а если держал в руках бархатистые тельца, поводил пальцем по раскидистым кожистым крылам, каждой колечко защелкивал на предплечье, ну и что — зверушки да зверушки. А одну в зиму же поймали в Болгарии.

Панютин о мышах в Москве обмолвился (надоело ему бобра наблюдать — зверь только с виду таинственный, а на деле — и тупой, и изучен). Общество охраны природы — тогдашнее, не чиновное — возьми да и поручи студенту заняться совсем неизученными рукокрылыми. Нащупать болевые точки их экологии. И — вот она, задача на десятилетия: методы привлечения. Чтобы жили рядом, пожирали насекомых-вредителей, охраняли сады-огороды.

Ну, а если случайная удача уже не одна, много их, если — удачливость? Знак судьбы. Панютину, человеку из Джека Лондона (писал я уже о нем — №9 за позапрошлый год) — уготованы были летучие мыши. И редкостная удачливость.

С мая по сентябрь спал он, посчитать, — ночей пятнадцать. Бродил по лесу, вслушиваясь во мглу, выслеживая рукокрылых по пискам-перекликам, находя так их дупла-убежища, а днем лазая на деревья с дымарем. Все впервые, до всего доходить самому — и как на дуб карабкаться, и как на березу. И что опыт, когда, свои ступенечки вбивая, взобрался на пятнадцать метров, привязался к верхушке, а она под тобою трескает и идет в сторону? Или когда в штольне под землей, голова в воду, а назад — не ползется. Или свод оседает на загривок: весь ли пошел или один камень? Но подземелья — зимой. А за лето, за первое же, поймал и окольцевал он больше 700 летучих мышей — ни до, ни после никому столько не удавалось.

А ночью еще — растворялась перед ним стена, какую с первобытности человек воздвиг между собой и мраком. Константин уже понял: ходи — в одиночку, передвигайся — как зверь: пошагал, постоял, послушал — и сам уже был частью леса, кожей его ощущал, всех встречал и со всеми расходился, а в себе чувствовал новое, природное, и было это — тоже наслаждение. А со стороны глядел и усмехался: пособник темных сил.

Так собрал он данных по некоторым видам рукокрылых больше, чем было во всей Европе, а думал: внукам в лучшем случае. Бесплодно уже было только ходить, пора изучать летучих мышей в неволе, наблюдать изнутри убежища. И посчастливилось: грянул бионический бум.

Казалось многим: пусть лишь обследуют инженеры живые чудеса, переведут в свои формулы, и помчатся морские корабли (в особенности военные) со скоростью дельфиньей, замашут самолеты крылами по-птичьи, посылая акустические сигналы, как летучие мыши.

Изначально Панютин в это не верил, полагая, что пока человек сам не додумается, то сколько ни показывай ему мать-природа, проку не выйдет. Но если открывают особую лабораторию, если решено изучать живые локаторы, то должен же кто-то поставлять их бионикам? И содержать в неволе? Будет он, Панютин.

Так проскочил он миг, болезненный для исследователя рукокрылых: когда матереет ученый, многое уразумевает — с возрастом садится слух. А у Панютина теперь звери дома. И дом он сам построил, в одиночку стропила клал. Вольеру сетчатую приладил — метров восемь на восемь и в высоту почти столько же.

Под лампу сделал трубу с вентилятором, засасываются насекомые.  И  стало это — стационар по изучению рукокрылых на биостанции МГУ под Звенигородом.

Осень, зима, весна — командировки. Карабах и Сихотэ-Алинь, Копетдаг и Карпаты. Пещеры и пещеры. 36 видов из советских 40 нашел, привез и подержал в неволе.

Как сплетались полевые данные с домашними наблюдениями, как выстраивалась суть явления — рассказывал он мне зябким мартовским днем — то за чаем на кухоньке, то под бледным солнцем промеж еловых стволов, за столом на дворе, куря сигарету за сигаретой, прерываясь в рассказе на долгие затяжки.

...Нахожу дупло: сидит самец, издает специфическую трель, которую в другое время от представителей этого вида не услышишь. Другой зверь около летает, залетает внутрь, ловлю. Самец матерый, гонный, с самкой. Ну как я могу трактовать эту трель? Он кричит: «Я здесь! Самки, летите ко мне!»