Журнал "Вокруг Света" №5 за 1997 год

Мы не могли прямо пройти к питомнику. Не потому что боялись, но на пути были казармы их дружинников. Пришлось взять правее, в кусты, где земля светилась зелеными пятнами — там тоже была радиоактивность, но какая и почему — никто не знал. Городские туда не ходили, а мы — только по крайней необходимости. Я тут вообще не был, только Эдик, говорит, ходил, но забыл, и мы шли по бумажке, где маршрут был нарисован карандашом — Александр Митрофанович нарисовал. Он сказал, чтобы на зеленые пятна не наступать — но вообще-то ничего страшного, там радиация локальная. Потом мы увидели дохлых крыс. Они валялись возле зеленого пятна. Может быть, они вовсе по другой причине подохли. Но мы все равно побежали быстрее, а Светка спросила:

— У тебя в груди не колет?

— Еще не колет, — осторожно ответил я.

— В следующий раз надо будет бронежилет достать, — сказал Эдик. У него всегда глупые идеи.

— И на уши кастрюлю, — сказала Светка.

Справа начался забор. За забором была их промышленная зона. Сюда как-то наши коммандос ходили, за запчастями. Только не вернулись. А эти изверги потом, дня через три, нам катапультой ящик перекинули, с их головами. Вот до какой мерзости они докатываются!

Вдоль забора мы шли, наверное, минут пятнадцать. Я подумал — может быть, не надо было именно питомник выбирать — можно другой подвиг совершить. Уж очень долго возвращаться...

Забор кончился, и нам надо было пересечь центральную площадь. Посреди площади стоял громадный монумент из металла, а может, камня — рука вперед, на постаменте написано «Ленин». Только головы нет. Еще в прошлую революцию отломали. Мне про этот памятник много раз рассказывали. Я даже знал, что городские с кем-то в Узбекистане подрядились — там голова подходящая есть — хотят поменяться на капусту.

У монумента стоял часовой, с автоматом. Не взорвешь и даже не измажешь. А хочется. Мы, в принципе, против идолов. Это недемократично.

Мы поглазели на памятник — зрелище странное, хотя они, наверное,  привыкли. Теперь нам идти вниз, направо, и снова вниз... Мы проходили совсем близко от жилого дома.

— Жалко, гранаты не взяли, — сказал Эдик.

— А куда кидать? — спросила Светка.

Эдик остановился. Со склона было видно, что происходит в комнатах, в которых горел свет. В одной была видна стенка, покрашенная в зеленый цвет, на ней висела картина. Вроде бы на ней был лес. Или что-то похожее. Может, водоросли. А у окна сидел человек и держал в руке книжку. И читал. Я, конечно, видел книжку, но у нас плохо с книжками. Одна есть в школе и еще две или три по домам. В другом окне стояли лицом друг к другу мужчина  и  женщина. И разговаривали. Они все сближались, разговаривая, а потом начали обнимайся.

— Я в них камнем запулю, — сказал Эдик. — Позорище!

— Пошли, — сказала Светка. — Может, им так нравится.

— Вот сейчас завалю тебя, — сказал Эдик, — посмотрим, как тебе понравится.

— Не маленькая, — огрызнулась Светка. — Уже заваливали и не такие, как ты. Не испугаешь. Только со мной ты — где ляжешь, там и встанешь.

Я не знал, врала она или нет. Наверное, не врала — ей уже лет тринадцать-четырнадцать, как мне. Отца у нее нет — кто защитит?

— Пошли, пошли, — сказал Эдик. — Утро скоро. Работать надо. Мы спустились за дом. Он был какой-то недоделанный. Спереди осталось четыре этажа, а сзади — только два.

И тут мы услыхали лай.

Лай доносился из питомника.

Правда, идти оказалось нелегко — путь лежал через свалку и развалины, а Луна, как назло, спряталась. Я раскровенил коленку, Светка снова ушиблась, Эдик ворчал на нас. Мы вышли к питомнику у речки, от которой несло аммиаком. Питомник был обнесен проволокой, мы пошли вокруг.

Мы искали место, где легче перелезть.

Александр Митрофанович говорил, что раньше поверху был пропущен ток. Но теперь у них с электричеством плохо, так что, может, тока и не будет.

— Погодите, — сказал Эдик. — Никуда не отходить.

Он побежал назад, а мы со Светкой смотрели внутрь. В питомнике рядами стояли вольеры, там сидели собаки. Много собак, может, сто. Мне, нормальному человеку, даже трудно вообразить, что столько собак можно собрать в одно место. Некоторые собаки лаяли, но нехотя, спросонок. Нас они не чуяли — мы тоже не дураки, подходили с подветренной стороны.

— А где сторожа? — спросил я.

— Наверное, у ворот. Много сторожей не надо, — сказала Светка. — Зачем? Они же сами себе сторожа. Ты только влезь, сразу начнут лаять.

— А как же мы тогда возьмем их?

— Вот это ваша с Эдиком забота, — сказала Светка. — Мое дело — отпереть. А ты, Игореша, их уговаривай.

— Ладно, — сказал я. Не люблю, когда меня Игорешей зовут. Как маленького. Теперь меня надо Егором звать. Она знает, но дразнится.

И еще мне было неприятно вспоминать ее слова про то, как ее... ну, заваливали! Она стояла передо мной, такая худенькая, грива черных кудрей как туча, глаза даже в темноте блестят. Мне ее и жалко и хочется сделать с ней также как другие. А она сказала:

— Все-таки они такие изверги, что страшно подумать.