Журнал «Вокруг Света» №01 за 2007 год

Но тут логически возникает следующий вопрос — а могли ли собеседники Геродота рассказывать ему решительно все то, что он им приписывает? Ведь, по меньшей мере, странно слышать, скажем, из уст египетского жреца такой вариант греческого мифа о Елене: будто бы та провела годы Троянской войны вовсе не в Илионе, а в Египте, в надежном убежище у царя Протея, отнявшего ее у похитителя Париса. И именно поэтому, мол, троянцы просто не могли вернуть ее ахейцам. В Греции, а вовсе не на берегах Нила, эта версия пользовалась популярностью — Еврипид в финале своей «Электры» вставляет ее в монолог Кастора без особых оговорок, как общеизвестный факт.

Или — можно ли поверить, будто скифы сами рассказали Геродоту, что их народ — самый молодой на свете? А вот римский автор Юстин, например, сообщает, что «скифское племя всегда считалось древнейшим; впрочем, между скифами и египтянами долгое время происходил спор относительно древности».

На основании этих и подобных фактов немецкий ученый Детлев Фелинг даже выдвинул теорию: мол, большая часть того, о чем Геродот рассказывает как о своих личных наблюдениях или со слов информаторов, есть не более чем литературная игра, где автора интересует лишь увлекательность рассказа, а вовсе не поиск истины. Не в этом ли упрекал предшественника и Фукидид, когда писал в своем собственном труде, что он предназначен быть достоянием на века, а не усладой слушателей? Да и слово «представление» (apodexis), которое употребил в отношении своего сочинения Геродот, в греческом языке, как и в русском, может обозначать и выступление артиста.

  

Образец знаменитой греческой театральной маски. «Истории» писались для исполнения на театре…

Работы Фелинга и согласных с ним в главном его тезисе ученых немедля породили обильную полемическую литературу (самым видным ее представителем стал американский исследователь Кендрик Притчетт), озабоченную восстановлением репутации Геродота и доказательством его «надежности». Местами удалось показать вероятность правоты галикарнасца. Например, в вопросе о численности скифов. Оценивая ее, «старик» предполагает, что никто не знает ее в точности, но ему, мол, показали у источника Экзампей невдалеке от Борисфена медный котел, сделанный из наконечников стрел всех скифов: «он свободно вмещает 600 амфор». Сторонники гипотезы о «лживом Геродоте» утверждают, будто такие размеры совершенно исключены. Но ведь он упоминает чаши аналогичного размера, виденные им на Самосе и в Дельфах, где слушатели могли легко проверить его рассказ! К тому же вещи, посвященные богам, часто имели совершенно непрактичные размеры. Кто бы поверил в существование бронзовой игральной бабки весом в 40 кг, если бы она не была найдена археологами в храме Аполлона в Дидимах близ Милета?..

Местами удалось показать, что ошибки Геродота, скорее, от невнимательности, чем от «злого умысла». К примеру, он наверняка неоднократно бывал в Дельфах, но знаменитую «змеиную колонну» с названиями городов, участвовавших в войне с персами, описывает крайне неточно, несмотря на всю ее важность для главной темы труда.

А где-то путаницу удается отнести на счет информаторов. Еще Фукидид упрекал «отца истории» в том, что он упоминал в составе спартанской армии вымышленный «отряд питанцев». Но стоит обратить внимание, что его основным собеседником в Спарте, государстве, практически закрытом для иностранцев, был питанец Архий, который, видимо, не упустил возможности приукрасить свою «малую родину».

Ну, а если не срабатывает ни один из этих трех методов — «оправдывать» Геродота, наверное, в самом деле, не стоит. Вряд ли правы те, кто находит достаточным в числе прочих такой аргумент: Анакреон в одном стихотворении называет «летучими змеями» насекомых, и этого достаточно, чтобы утверждать, будто «кости летучих змей» на берегу Красного моря были всего лишь высохшей саранчой…

Мир по галикарнасцу

Куда интереснее, чем разбирать недоразумения, исследовать культурный контекст, в котором писал Геродот, и понять, какими глазами он смотрел на то, что узнавал в своих путешествиях. Такие исследования, к слову, не подтверждают гипотезу о «литературной игре», ведь для подражания стилю ученого-историка нужно, чтобы было чему подражать, а наш автор был первым в своем жанре. Но они — и это главное — позволяют понять, что галикарнасец не был всего лишь наивным простодушным наблюдателем, смотревшим на мир без всякого предубеждения.