Журнал «Вокруг Света» №02 за 2009 год

Если вы ориентируетесь в центре Парижа (к счастью, такое предположение сегодня уже не звучит издевательством), то представьте себе, что вы находитесь на левом берегу Сены и двигаетесь по набережной от центра в сторону Эйфелевой башни . Вы проходите упомянутый уже музей Орсе, затем площадь Инвалидов с ее помпезными монументами имперских эпох. Не доходя лишь метров двести до Эйфелевой башни, которая уже выглядывает из-за домов, отведите взор от неторопливых волн Сены и посмотрите налево. Глазам вашим предстанет удивительное зрелище: за стеклянной стеной прямо посреди города расположился изрядный участок джунглей.

Причем джунгли не прячутся внутрь, как пальмы в оранжерею, а так и норовят выбраться наружу: фасад рядом стоящего дома уже густо порос растениями. А там, за стеклянной стеной, среди цветов и деревьев призывно вьется тропинка...

Зрелище это производит впечатление странное и отрадное. Тем, чье детство прошло в компании героев Туве Янссон, на ум приходит приключение семейства Муми-троллей, когда из пары сухих листиков, оказавшихся в волшебной шляпе, вырастают целые джунгли. «Лианы проросли сквозь печную трубу, оплели крышу и окутали весь муми-дом пышным зеленым ковром». А в шкафу, как сейчас помню, Муми-мама нашла куст ежевики.

Примерно такие же, давно забытые, почти детские чувства, щекочущее предчувствие приключения вызывает первый взгляд на новейший репрезентативный объект парижского ландшафта: музей на набережной Бранли.

Таково официальное название. Но, конечно, все говорят просто «музей Бранли». При этом французский физик и пионер радиотехники Эдуард Бранли ни разу в жизни не бывал ни в Африке, ни в Азии, ни в Океании, ни в Северной или Южной Америке — словом, ни в одном из тех регионов, откуда родом 300 000 экспонатов коллекции. Возможно, правильнее было бы назвать музей, по аналогии с тем же центром Помпиду , именем Жака Ширака.

«Этот музей не роскошь, но необходимость», — провозгласил он в 1996 году, через год после своего избрания президентом. «Мы должны срочно улучшить отношения с неевропейским миром». За политическими резонами стояли плохо скрытые побуждения личного характера: еще в 1980-е годы Ширак, будучи мэром Парижа, начал собирать коллекцию азиатского искусства. В 1990-м он познакомился с Жаком Кершачем — большим знатоком неевропейского искусства. Свою страсть к «африканщине» и «азиатчине» Кершач умело конвертировал в звонкую монету, став влиятельнейшим парижским маршаном, то есть арт-дилером. Именно он ввел в свое время термин art premier, «первоначальное искусство», призванный, по его мнению, заменить неполиткорректное «примитивное искусство».

Жителям нашей столицы не надо рассказывать, что происходит, когда мэр — а тем более президент — оказывается под влиянием той или иной эстетики. По счастью, Жак Ширак не стал строить памятника Христофору Колумбу на стрелке Ситэ. Порождением его амбиций оказался музей заокеанского искусства.

18 гектаров (вместе с парком) в центре Парижа: стоимость этого участка земли многократно превосходит стоимость самого здания

Эстетика против этнографии

Проект музея рождался в муках. Сперва специальный раздел задумали создать в и без того переполненном Лувре . Лувр зароптал. Тогда решили основать новый музей, укомплектовав его экспозицию из неевропейских собраний Лувра и части гигантской коллекции Музея человека (Musee de l"Homme). Тут взбунтовались сотрудники Музея человека. При бурной поддержке профсоюзов и научной общественности они протестовали как против сокращения рабочих мест, так и против «кастрации» этнографических собраний по эстетическим критериям. А именно так предполагалось поделить экспонаты, отобрав «лакомое» и броское для Бранли и оставив «объекты, представляющие чисто научный интерес», в Музее человека.

Споры о том, насколько вообще корректно мерить объекты примитивного (или, если угодно, первоначального) искусства европейской эстетической меркой, не утихают до сих пор. Создателей музея упрекают в «колониализме нового образца»: неуважении к праву обитателей неевропейской части планеты на иную систему ценностей. К тому же для этнографа или археолога объект, вырванный из контекста, лишен смысла. Неудивительно, что в этой среде идея строительства нового музея была воспринята как дорогостоящая показуха и не вызвала дружного одобрения.

Дискуссия шла не один год. Консенсус стал результатом многоэтажной дипломатической эквилибристики. Всем что-нибудь пообещали: профсоюзам — создание новых рабочих мест, ученым — дополнительные инвестиции в научные проекты, обществу охраны памятников — бережное обращение с парижской стариной. Лишь после этого в квартале между Сеной и Трокадеро, в тени Эйфелевой башни, марокканские строители принялись выкорчевывать «не представляющие исторической ценности» здания османской эпохи, а в архитектурном бюро Жана Нувеля закипела работа над проектом музея.