Журнал «Вокруг Света» №05 за 1987 год

Вчитайтесь в краткие слова, предваряющие новую книгу чилийского писателя Эктора Пиночета «Ипподром Аликанте» и другие фантастические рассказы»: «Я посвящаю эту книгу движению солидарности. Солидарности с моим народом. И еще посвящаю ее друзьям». Слова эти принадлежат перу человека, поклявшегося до последнего вздоха бороться с чилийским фашизмом, и фашизм сумел уже по-своему оценить смертельного своего врага. Имя Эктора Пиночета давно уже внесено в списки имен патриотов, особенно неугодных режиму. Почти с самого момента переворота он вынужден был покинуть родину. В 1973 году, в Париже, публикуется его поэма-воззвание «Остановим смерть!» — и ее, как боевую листовку, читают чилийцы. Болонья, 1980 год — здесь вышел сборник его «Поэм из изгнания», пронизанных болью и ненавистью к предателям родины. В эти же годы Эктор Пиночет начинает писать свою «фантастику». Я намеренно беру это слово в кавычках хотя бы потому, что те, в чей адрес направлены эти рассказы, воспринимают их как самые что ни на есть реалистические произведения. Материальные, как оружие, грозящее свержением диктатуре.

От переводчика

Они дошли наконец и, взмыленные, полумертвые от усталости, кое-как примостились в каком-то помещении на куче замшелых балок. Тут же послышался сухой царапающий шорох: потревоженные крысы и ящерицы спешно зарывались в большую кучу мусора. Путники сидели молча, поглядывая друг на друга из-под свинцовых от бессонницы век.

Который потолще оказался и поразговорчивее:

— Это... здесь, лейтенант?..— выдохнул он застрявшие в горле слова.

Второй с усилием кивнул: «Да, сеньор, здесь...» Этот содержательный диалог обошелся толстяку в остаток сил; он завалился на спину, жадно ловя ртом затхлый воздух. Взгляд его мутно плавал по неоштукатуренному потолку, по стенам со следами обоев, пока наконец не зацепился за край едва заметного в темноте оконца.

— А вы... уверены в этом?..

— Так точно... катакомбы внизу...— На последнем слове лейтенант сделал особое ударение.

Они вновь замолчали.

— Время уходит...— мертво обронил лейтенант.

— Ну так пошли! — толстяк деланно приободрился, изображая готовность немедленно покинуть свое импровизированное ложе.

Поднимаясь, зачем-то тщательно стряхивали налипший на мундиры мусор.

— Несмотря на то, что мы отыграли у них приличную фору, дела обстоят не совсем так, как хотелось бы...— обронил толстяк.

— Вы правы, сеньор. Ведь, как говорится, на бога надейся, а сам...— тут лейтенант запнулся, вдруг обнаружив не принятую в их отношениях фамильярность, и перешел на привычно официальный тон.— Я хотел сказать, что, хотя им и нелегко будет обнаружить нас здесь, все же единственное место, где мы можем чувствовать себя в безопасности, так это — подземелье.— Лейтенант уже не рекомендовал — он настаивал.

Тут до толстяка дошло наконец, что весь этот тщательно спланированный отход, вся эта осмотрительность замешены на таком животном страхе, что его бросило в дрожь.

Лейтенант двинулся вперед — дорога была ему известна. Да что там известна — он ориентировался здесь как в собственной квартире; ловко огибая в кромешной тьме выступы стен, лавировал среди коварных островков битого стекла, щебня, мусора. Кругом стояла гулкая колодезная тишина.

В щели лезли пропыленные листья дряхлой смоковницы, мешаясь с ветками ежевики, сплошь покрывавшей пространство бесчисленных комнат и анфилад громадного полуразрушенного дома.

— Здесь,— наконец сказал лейтенант и, скривясь, сунул руку в самую гущу немилосердных колючек. Звякнуло железо — будто оковы спали.— Готово...

Раздался скрежет, и край ежевичной стены грозно и неотвратимо ринулся прямо на них. Но через мгновение движение прекратилось; открылся черный зев входа. Толстяк заглянул — и вдруг смутное ощущение страха подступило к самому сердцу, словно бы он уже был там и даже пытался выбраться оттуда...

Лейтенант вошел первым, и галерею тут же залил неяркий мертвенный свет. Дверь за ними неслышно закрылась.