Журнал «Вокруг Света» №06 за 1973 год

Наверное, очень трудными кажутся их имена — Кининлад, Кечигвантин. Но это не так. Достаточно лишь раз услышать, что они значат. Кининлад по-корякски «бросил сына», друзья зовут его просто «Кинин». Странное имя дал Кининладу отец. А я зову его просто Коля, Николай Николаевич. Все у них в семье Николаи Николаевичи. Русские имена жители этого совхоза получили перед выборами в 1936 году, когда здесь регистрировали избирателей. Наверное, у секретаря была слабая фантазия. Половина мужчин в нашем совхозе — Николаи Николаевичи.

Имя Кечигвантин перевести сложнее. Ближе всего — это «вход в юрту». Но надо вырасти в юрте, чтобы понять такое имя. Входная дыра — это главный источник света. Это чистое, светлое пятно, к которому ползет ребенок, когда его уже держат коленки. Да, Кечигвантин и впрямь пятнышко, вся какая-то теплая, светлая, круглая, как колобок.

Я начинаю разбирать свои вещи. Кечигвантин что-то оживленно пытается мне объяснить. Я не понимаю ее и лишь меланхолично поддакиваю на чукотский манер: «Э, э, э». Вдруг она резко дернула меня за рукав и, повернув к себе, с удвоенной энергией закричала мне прямо в лицо: «Э-э-э!» Не понимая, в чем дело, я смотрел на нее, пока мужчины не пришли нам на помощь. Оказывается, Кечигвантин просила меня дать и ей русское имя.

О, это была трудная задача! Я вглядывался в ее пухленькое личико с расплюснутым носиком и не находил ничего, за что можно было бы зацепиться. В конце концов я нарек ее Ириной с обычной, как я уже говорил, для их семьи Николаевной в заключение. Она осталась очень довольна и остаток вечера употребила для заучивания «Ирины Николаевны». На радостях Кечигвантин выудила из потайных запасов мешочек «юппина», то есть пережаренной с жиром муки, и мы, навалив ее в кружки с чаем, с удовлетворением разъели лакомство.

Следующие несколько дней пролетели незаметно. Пастухи работали в две смены. Днем дежурили Кининлад с Тынытегином, ночью Федя Мерхини с одноглазым Гиклавом, все молодые, веселые ребята. Старого Тналхута мы на другой день снарядили за продуктами.

В десяти километрах от нас два пастуха держали быков. На время отела быков отделяют от важенок, чтобы они не мешали им кормиться. Рядом с бычьим табуном находилась меховая палатка, где жила жена Гиклава. После ночного дежурства вместе с Федей Мерхини он часто уезжал туда с утра. Там они отдыхали, а Федя еще успевал съездить на беговых оленях в соседнюю бригаду к своей невесте.

Я проводил весь день в табуне и бывал в палатке только ночью. Первое время непривычным было ощущение спокойствия, какое бывает только на отеле. После бесконечной езды на оленях зимой, после мартовских отбивок, разбивок стада вдруг тишина, солнце, горы и табун: медлительные, отяжелевшие важенки. От солнца обгорают лицо, руки, от солнца обтаивают, словно обугливаются, гребни хребтов; на речном льду всюду голубеет вода; и над всем миром голубое небо. В полдень задремлешь, подставляя лучам то один, то другой бок, сквозь дрему слушаешь и никак не поймешь: капель стучит, а где? Кругом ни крыши, ни деревца, а она стучит, звенит. Вдруг с шорохом осел подтаявший сугроб, и замерла капель, придавил ее снег.

Ночью солнце сменяет луна — отельная луна. Это ей суждено заглянуть в глаза новорожденных телят, первой из длинного ряда лун, которые они увидят. Каждый час мы обходим табун и то тут, то там встречаем новеньких обитателей земли, вежливо поднимающихся нам навстречу на дрожащих ножках. Иногда кто-нибудь рождается в несчастливый час, и луна не только встречает, но и провожает олененка. Поздним вечером, положив такого страдальца на плечи, я спускаюсь вниз к палаткам, где Кечигвантин или Проха лишают его единственного богатства — пушистой шкурки, по-русски — пыжика.

Обязанности у зоотехника, выехавшего на период отела в стада, довольно разнообразны. Мне приходилось обсуждать с Кининладом и оргвопросы: куда перегнать стадо, можно ли послать Тналхута на помощь соседней бригаде; и оказывать ветеринарную помощь оленухам; и просто помогать пастухам в их повседневной работе.

Женщины целые дни проводили в одиночестве. Ночные дежурные, если и не уезжали в бычий табун, не были склонны к долгим разговорам. Попив чай, они моментально заваливались спать, и Кечигвантин с Прохой снова оставались одни, если, конечно, не считать ребенка. Впрочем, дел у них было много: они шили и чинили одежду и обувь, готовили «юппин». Каждая женщина имела красивую и, главное, длинную песню, а это в тундре очень важно. Каждый чукча и коряк имеет свою личную песню и обижается даже, если кто-нибудь попытается ее «карабчить», то есть украсть.