Журнал «Вокруг Света» (№12, 1993)

— Да,— выдохнул Волков.

Она снова задумалась, борясь с ускользающими воспоминаниями.

— Но был, кажется, еще кто-то с такой же фамилией,— проговорила она наконец.— Это был доктор, правда?

Волков опять согласно кивнул. Он спросил, помнит ли она великую княгиню Ольгу Александровну.

— Да,— отвечала больная.— Это моя тетя. Она была очень привязана и к нам, и к маме.

Потом он спросил, что сталось с ее драгоценностями.

— Они были зашиты в моем белье и в одежде,— сказала она.

Затем она улыбнулась и не без лукавства произнесла:

— Ну что ж, теперь, когда он (Слова эти адресованы были ко мне, я должна была перевести их Волкову, ибо он не знал немецкого языка. Вот почему она говорит здесь в третьем лице (прим. госпожи фон Ратлеф).)довольно порасспрашивал меня, посмотрим, как сам он сумеет сдать этот экзамен. Помнит ли он комнату в нашем летнем дворце в Александрии, в которой мама каждый год по приезде писала на оконном стекле алмазом из своего перстня число и инициалы, свои и папины?

— Да,— отвечал Волков.— Могу ли я не помнить этого? Я столько раз бывал в той комнате.

— А вы помните Ивановский монастырь? — спросил он в свою очередь.

— Это где-то в Сибири,— проговорила она.— Оттуда еще приходили странницы, и мы с мамой и сестрами пели с ними.

Волков был потрясен.

Ему нужно было уходить: она очень устала и начала жаловаться на головную боль. С глазами, в которых блестели слезы, он несколько раз поцеловал ей руку. Совершенно растроганный, он сказал на прощанье: «Все будет хорошо!» — и медленно вышел из комнаты. В дверях он обернулся еще раз: слезы катились по его щекам. Я вышла проводить его, и он сказал мне:

— Постарайтесь понять мое положение! Если я скажу, что это она, теперь, после того, как другие столько раз говорили обратное, меня сочтут сумасшедшим.

Я далека от того, чтобы осуждать кого-то, но один смелый голос был бы куда полезнее для больной, чем все намеки и робкие подтверждения, выслушивать которые был, видно, наш удел».

Вернувшись, Волков даст интервью ревельской газете, но похоже, что в Копенгагене не слишком будут уверены в обмане, ибо вдовствующая императрица, мучимая сомнениями, приготовит вскоре новую встречу. Кровавой резни в Екатеринбурге избежали господин и госпожа Жийяр, возможно ли было пренебречь их свидетельством?..

Наставник Жийяр

Мне не довелось встретиться с господином Пьером Жийяром: во время работы над телепрограммой, посвященной загадочной Анастасии, к бывшему воспитателю цесаревича отправился мой друг Андре Кастело. Но все, что он рассказал мне по возвращении, запечатлелось в моей памяти.

Пьеру Жийяру было тогда 79 лет. Седовласый, подтянутый, он поражает собеседника безукоризненными манерами и безупречной речью. Словом, перед нами — настоящий «свидетель Истории».

— Он был наставником у цесаревича,— рассказывал мне Андре,— и педагогом у великих княжон. Двенадцать лет он прожил с царской семьей и каждый день видел Анастасию. По просьбе государя он и его жена Шура, одна из гувернанток великих княжон,— были при царственных детях и после ареста. Он сопровождал императорскую семью в Сибирь и покинул их только в мае 1918 года, за шесть недель до Екатеринбургской трагедии... А в июле 1925года именно Пьер Жийяр и его жена были призваны прояснить — и прояснить окончательно — все темные места в истории загадочной женщины из Мариинского госпиталя.

А теперь мы позволим себе познакомить читателя с полным текстом рассказа господина Жийяра.

«23 июля 1925 года моя жена получила письмо от великой княгини Ольги , чрезвычайно нас огорчившее. Великая княгиня сообщала, что, в Берлине появилась молодая женщина, называющая себя Анастасией Николаевной, и что, хотя все это представляется ей не слишком правдоподобным, ее встревожили сенсационные откровения, которыми та завоевывала своих поклонников. «Мы все просим вас,— прибавляла она в конце письма,— не теряя времени поехать в Берлин вместе с господином Жийяром, чтобы увидеть эту несчастную. А если вдруг это и впрямь окажется наша малышка! Одному Богу известно! И представьте себе: если она там одна, в нищете, если все это правда... Какой кошмар! Умоляю, умоляю вас, отправляйтесь как можно быстрее; вы лучше, чем кто бы то ни было, сумеете сообщить нам всю истину... Самое ужасное, что она говорит, что одна из ее тетушек — она не помнит, кто именно — называла ее «Schwibs!».. Да поможет Вам Бог. Обнимаю вас от всего сердца». В посткриптуме великая княгиня написала: «Если это действительно она, телеграфируйте мне, я приеду тотчас же».