Журналист

— Вот и хорошо, — обрадовался Пахоменко и тут же смутился от своей радости. — Понятливый ты хлопец, Андрюха, генерал это не забудет… Люди на то и люди, чтобы навстречу друг другу идти… В жизни всякое бывает — кое на что можно и глаза закрыть… Как, например, на ваши проводы Гридича и Цыганова и на покалеченного паренька с электростанции.

Обнорский не выдержал и усмехнулся: ему казалось, что та история уже давно быльем поросла — ан нет, кому надо — все помнят, все учитывают…

…Русский врач-хирург внимательно осмотрел громовскую штопку, подумал и пожал плечами:

— Знаешь что, паренек? Не буду я тебе ничего перешивать — у тебя уже все стягиваться начало, нагноения нет — заживет и так, зачем рану лишний раз бередить… Тем более что ничего серьезного я не вижу — просто кожу тебе рассекло… Недельки через две все зарастет — я нитки выну.

Врач сделал перевязку и велел ходить в душ с полиэтиленовым мешком на голове. Обнорский вздохнул — грязная голова как раз отчаянно чесалась, ее так хотелось как следует промыть…

Вечером того же дня выяснилось, что переводчик Кордавы Фархад Мирзаев, судя по всему, сошел с ума — он никого не узнавал, выкрикивал какие-то странные слова, которые не понимали ни его земляки-таджики, ни русские, мочился под себя и бился головой о стенки. С помощью аминазина Фархада удалось утихомирить, но было ясно, что его придется отправлять в Союз. Что же касается ранения Обнорского, то официально была запущена версия о том, что Андрей споткнулся и ударился головой об острый камень.

В это, наверное, мало кто поверил, но Обнорского никто вопросами не терзал, даже Семеныч ни о чем не спрашивал, пряча глаза, как будто в чем-то был виноват.

В Адене между тем подходила к концу увертюра большого противостояния: на середину сентября было назначено проведение конференции Йеменской социалистической партии, призванной «преодолеть подозрительность и недоверие, существующие между отдельными группами товарищей, а также отбить нападки арабской реакции, империалистических агентов и недальновидных политиков, считающих научный социализм неприемлемым для арабского мира».

В начале августа в Аден прибыл из Москвы лидер оппозиции Абд эль-Фаттах Исмаил — к великой радости своих сторонников, — чтобы как следует подготовиться к участию в «исторической конференции». Кое-кто, наверное, действительно верил, что на сентябрьском партийном форуме все внутрипартийные конфликты могут разрешиться мирно, но ни Илья Новоселов, ни Андрей Обнорский такими иллюзиями себя не тешили. В дни августовского съезда бригадных ребята прикинули перспективы — и выходили они довольно мрачными.

— Как только одна из сторон на этой конференции начнет проигрывать — тут-то мочилово и начнется, — рассуждал Илья, уютно развалившись в кресле с банкой пива в руке. — Это к гадалке не ходи. Восток — дело тонкое, правда, Нази?

Назрулло, резавшийся в нарды с Обнорским (Ташкоров научил Илью и Андрея этой азартной игре, а ребята приобщили его к коробку — так и коротали вечера), лишь пожал плечами — маленький таджик еще не очень хорошо ориентировался в. сложных хитросплетениях внутренней йеменской политики и предпочитал слушать своих русских друзей.

— А ты, Палестинец, что думаешь? — не унимался Илья.

— А что тут думать: чему быть, тому параллельно, — ответил хабирской мудростью Обнорский и зевнул. — Я только не понимаю одного — почему баб и детей отсюда в Союз не отправляют? Их бы хоть пожалели…

— Объясняю на раз, — оживился в своем кресле Новоселов. — Я тут как раз недавно задавал этот вопрос… одному серьезному человеку. И знаешь, что от ответил? Что отправка в массовом порядке жен и детей советников и специалистов в Союз может быть расценена определенными кругами как явная провокация и это, мол, послужит спичкой, поднесенной к пороховой бочке… А? Нормально?

— Суки, — равнодушно сказал Андрей и бросил кости.

— Кто? — не понял Назрулло. Пояснить Обнорский ничего не успел — за окном, явно недалеко от гарнизона, затарахтели автоматные очереди, быстро, впрочем, смолкшие.

— Что это? — Назрулло еще реагировал с повышенной нервозностью на каждый выстрел, он привстал со своего кресла и начал напряженно прислушиваться.

— Да ходи ты, Нази, не обращай внимания… Наверное, очередного палестинца расстреляли, — поторопил его Андрей, не отрывавший глаз от доски. Ему корячился «марс» — Ташкоров играл в нарды просто мастерски.

— Какого палестинца? — заинтересовался и Новоселов. — Растолмачьте, ваше благородие…

Андрей достал сигарету и с видимой неохотой (за последние недели он совсем потерял любовь к разговорам и пребывал в несколько приторможенном состоянии) начал объяснять: