Журналист (СИ)

Ром с пельменями хорошо лег поверх давно усвоенного портвейна, потом к поглощенным двум бутылкам «Капитанского» присоединились еще три бутылки «Русской» водки (Павлик с Тимсоном сходили в магазин), пошли в ход гитара и дарабука… а потом пьяные даже не в стельку, а в полную зюзю Павлик и Серега Коваль вывалились из комнаты, чтобы сходить в туалет. И попали прямо в объятия вахтеров, делавших обход (и не забывших инцидент с разбитой бутылкой у турникета).

Последовавшие разбирательства привели к тому, что Павлик из общаги вылетел. Объятый мрачными мыслями явился он в универ и поведал это шокирующее известие друзьям-неформалам. И тут на помощь пришел Леха Палач.

— Сегодня вечером приходи на перекресток Океанского проспекта и Пологой улицы, там в доме увидишь дверь с вывеской «Кафе». Кафе не работает, но ты постучись, тебе откроет чувак, его зовут Антон. Скажешь ему, что ты от меня и тебе нужна вписка. Там и переночуешь.

Так все и вышло. Павлик постучался в дверь «Кафе», открыл крепкий высокий небритый парень с длинным каштановым хаером и в джинсах-клеш. Впустив Павлика, он выдал ему спальный мешок и туристический коврик.

— Спать можно на сдвинутых столах, возле батареи достаточно тепло, хоть и жестковато. А пока угощайся, —сказал Антон и предложил Павлику вареный рис в кастрюле и чай.

Антон был настоящим «системным» хиппи, а не просто «хиппующим», как «плаховские» неформалы. Фамилия его была Волков, но все звали его Брэндон, в честь героя уже подзабытого сериала «Санта-Барбара». Он работал сторожем в закрытом на ремонт кафе и каждую ночь вписывал там приезжих и просто тусующихся «пиплов». Читал Кастанеду и Ричарда Баха, комментировал Сагу о Системе и ее автора Крота и ловко гонял пентатонику по ладам своей электрогитары Prince. Пел он «Умку и Броневичок», «Последние танки в Париже», «На заре врага за ногу дернуть», и лишь иногда разбавлял это все композициями из репертуара Сергея Чигракова.

Кстати, герои «Санта-Барбары» дали свои имена не только Антону. Среди «плаховских» неформалов была известна металлистка Джина и панкуха Си-Си, а у хиппующих автостопщиков пользовался немалым авторитетом Александр по кличке Мэйсон, который устроил в своей трехкомнатной квартире на первом этаже дома на Луговой настоящую столярную и скорняцкую мастерскую, где сам делал мебель, обувь, одежду и музыкальные инструменты. Он с ног до головы одевался в кожу, которую покупал у охотников (куртка, штаны, мокасины, картуз), плел стулья из лозы, а ванную комнату выложил голышами, набранными у таежной речки. Каждую весну они с женой Настей покупали два мопеда и ехали на них путешествовать по России, а осенью возвращались и зимовали во Владике. Антон Брэндон о Мэйсоне отзывался с глубоким уважением. И дарабука Лехи Палача, кстати, была изготовлена именно этим мастером на все руки.

Первые пару недель, которые Павлик прожил на вписке у Антона, там никто не ночевал. Рано утром юный журналист выходил из дверей «Кафе» и шел в универ. После пар слонялся по городу или сидел в библиотеке, потом покупал еды и пива или портвейна и после 19 часов шел в кафе.

Но однажды он постучал в дверь закрытого заведения, а открыл ее не Антон, а Сева Оладушкин. В руке у Севы была папироса «Беломорканал», набитая отнюдь не табаком. Аромат марихуаны ударил в нос Павлика, а уши уловили стук барабанов и рифы электрогитары. «Привет! Заходи! — сказал Сева и предложил косяк: 'Будешь?».

Павлик курить отказался. Но, находясь в одном помещении с целой толпой дымящих паровозов, «нахватался вторяков», как этот феномен охарактеризовали опытные однокурсники-неформалы, и практически на равных с ними глупо хихикал и выводил рулады на электрогитаре под мерное стучание барабанной установки (ее принес из дома Палач). Через несколько часов энергетика «сейшена» немного спала, и, хотя Павлик с Палачом продолжали терзать инструменты, остальные участники уже не подпевали и не подбрякивали на маракасах, а занялись своими делами. Серега Коваль 40 минут чистил зубы, Маша Плюшкина и Антон Брэндон рассказывали друг другу, как ехали куда-то автостопом. А еще в эту ночь Павлику стала ясна кличка Севы — Философ. Потому что Сева долго молчал, слушая музыку, а потом громко произнес, глядя в пустоту:

— Вот я все думаю: почему, если много онанировать, в душе возникает чувство вины?

— Наверное, потому что это грех, — предположил Павлик, немного подумав.

— Это слишком простое объяснение, — не согласился Философ. — Я вот всю Библию прочел, но так и не нашел там нигде прямого запрета на онанизм. Где хоть намек на это там?

— «Если левая рука соблазняет тебя, отсеки ее, ибо лучше без руки войти в Царствие Небесное, чем с двумя руками в геенну огненную, где будет плач и скрежет зубов», — процитировал по памяти Павлик Евангелие. И друзья с ним согласились: при такой постановке вопроса чувство вины неизбежно.

Глава 6

Коньяк, кофе и кровавый коридор