Журналюга

— Не может быть, — не поверил Лозовский.

— Может. Борт — там вон, с утра стоит, — кивнул майор на летное поле, где на солнце поблескивал плоскостями Ан-24.

В душе Володи поднялась волна возмущения, но он вспомнил свой опыт общения с начальником смены в Домодедове и сдержался.

Просторная стекляшка аэровокзала то наполнялась людьми, то пустела. Как золотинки из потока песка, из транзитных рейсов вымывались редкие пассажиры и прилеплялись к очереди на Тынду. К двум часам набралось уже восемнадцать человек. Но ничего не происходило. Когда по радио в очередной раз объявили о задержке рейса из-за неприбытия самолета, Лозовский тяжело вздохнул и отправился в отдел перевозок качать права.

На этот раз цэковским удостоверением он козырять не стал, представился корреспондентом Центрального телевидения и попросил объяснить, почему не выполняется расписание.

— А народу нету, ебтыть, — добродушно растолковал ему начальник отдела, здоровенный малый, словно бы выросший из тесного аэрофлотского мундира.

— Народ есть, двадцать человек, — возразил Лозовский, приписав двух для круглого счета.

— Двадцать — это не народ. Какой это народ? Двадцать — это так, людишки.

— А сколько нужно, чтобы был народ?

— Сорок. Народ — это когда сорок. Чтобы борт был с полной загрузкой. У нас хозрасчет. Экономика должна быть экономной, ебтыть.

— А зачем врете, что самолета нет? — начал заводиться Лозовский.

— Чтобы не волновать народ.

— Но ведь все знают, что врете! Почему не сказать правду?

— Мало ли кто чего знает. Одно дело знать, другое дело об этом по радио говорить. Правду. Сказанул, ебтыть. Правда — это дело тонкое, политическое. Вы вот тоже все врете по телевизору, я же тебе ничего не говорю.

— А почему не говоришь?

— А без толку. Все равно будете врать.

— Про что же мы, по-твоему, врем?

— Да про все. Даже про погоду, ебтыть. «На трассе БАМа температура минус восемнадцать градусов». А в Кувыкте минус тридцать шесть. Это как?

— Значит, пока не наберется сорок человек, рейса не будет?

— Не будет.

— А если до вечера не наберется?

— Наберется к утру.

— Ну вот что, — угрожающе проговорил Лозовский. — Или ты отправляешь рейс, или я расскажу по телевизору, как вы тут работаете!

— Да и расскажи. Напугал, ебтыть. Все равно никто не поверит. Потому что вы все врете. Я только одного понять не могу. Про погоду-то зачем врать?

— Чтобы не волновать народ! — гаркнул Лозовский.

Последнее слово осталось за ним, но победа за начальником перевозок. А победитель всегда испытывает довольство собой и как следствие — снисходительность, а иногда даже благожелательность к побежденному.

Возможно, поэтому часа через полтора начальник перевозок появился у стойки регистрации, отдал распоряжение дежурной смене, а еще спустя некоторое время объявили посадку на рейс Благовещенск — Зея — Тында. Правда, из соображений экономики, ебтыть, дали не Ан-24, а «кукурузник» — старую «аннушку», рассчитанную как раз на двадцать человек. Но это были мелочи. Лозовский повеселел, мысленно он был уже в Тынде.

Майор, однако, не разделял его оптимизма. Он посмотрел через иллюминатор на воду Амура, багровую, как лава, в лучах закатного солнца, и прокричал, перекрывая грохот двигателя и дребезжание фюзеляжа:

— Зря ты выступил! Лучше бы ночь пересидеть в Благовещенске!

— Это почему? — возмутился Лозовский, уязвленный тем, что его общественная активность не получила должной оценки.

— Ни черта не успеем! На ночь застрянем в Зее! Световой день закончится!

— Туда лететь всего полчаса!

— Пока долетим, пока сядем, пока выгрузят почту! А после заката «аннушки» не летают!

Майор оказался прав. Самолет отогнали на край грунтового поля, экипаж и пассажиры, которые летели до Зеи, уехали на аэродромном автобусе, а для остальных сторож открыл зал ожидания в старом деревянном бараке, велел не курить и ушел.

Аэродром Зеи располагался километрах в трех от райцентра. Новое здание аэровокзала только строилось, батареи в зале были чуть теплые. Солнце ушло, затуманились сопки, земля словно бы выпускала накопленный за длинную лютую зиму холод, заполнявший барак снизу, из щелей в полу. Лозовский поддел под куртку свитер, но вскоре понял, что дотянуть до утра будет непросто.

Молодожен спрятал новобрачную под шинель и стал как будто очень беременным. Майор до ушей нахлобучил фуражку, поднял воротник плаща и вжал голову в плечи, шмыгал красным от холода носом. Он был похож уже не на редиску, а на попугая, занесенного злой судьбой в суровое Забайкалье.

Молодые строители чувствовали себя лучше. Они сдвинули скамейки, обложились рюкзаками и сумками, девушек поместили в середину, сбились тесно, грея друг друга. Оттуда доносились обрывки разговоров, негромкий смех. Но и кашляли тоже, один из парнишек был явно простужен.

Наконец Лозовский не выдержал.

— Друзья мои, — обратился он к попутчикам. — Еще немного, и мы вымерзнем здесь, как клопы.

— Клопы не вымерзают, — пробурчал майор. — Клоп, сволочь такая, даже минус пятьдесят шесть выдерживает. Чуть затопишь в балке, он тебе здрасьте, прошу к столу. Тараканы — те да, тараканы вымерзают.