Журналюга

Он понимал, что уход из редакции вряд ли упрочит его авторитет в семье, в которой властвовала теща, врач-стоматолог, морально задавившая своими заработками и мужа-инженера, и безвольную дочь. Сын, рождению которого он радовался, еще до своего появления на свет стал главным и единственным центром жизни всей семьи. Володя все чаще чувствовал себя трутнем в пчелином улье, который сделал свое дело и стал ненужным.

Но все же такой резкой реакции он не ждал. Его стремление к творческой свободе было воспринято как последняя низость. Теща сообщила ему все, что о нем думает. А думала она, что он возомнивший о себе плебей, алкоголик и тунеядец, а ее девочку соблазнил и женился на ней только из-за московской прописки. Тесть безмолвно страдал. Жена сидела с каменным лицом. Трехлетний сын испуганно жался к матери. Возомнивший о себе плебей молча все выслушал и ушел в стенной шкаф, который служил ему кабинетом.

Утром он поехал на квартирную биржу в Банном переулке, снял у пожилой проводницы поездов дальнего следования восьмиметровую комнатенку с телефоном в Гольянове и в тот же день перевез туда все свое имущество. Оно уместилось в двух чемоданах. В одном была одежда, в другом бумаги и книги. Еще из имущества была пишущая машинка «Эрика».

Первое время он упивался свободой, но очень скоро понял то, что через несколько лет понял весь советский народ: свободой сыт не будешь. Свобода веселит, но не кормит. Тут-то ему и позвонил приятель, выпускник ВГИКа. Он предложил написать для творческого объединения «Экран» сценарий документальной двухчастевки о Кронштадте — городе, до той поры закрытом для киношников по причине дислокации там главной военно-морской базы Балтийского флота. Благодаря связям отца, писателя-мариниста, ему удалось пробить разрешение на съемки в Кронштадте. В ГлавПУРе ВМФ идею создания документального фильма о Кронштадте одобрили, но потребовали, чтобы автором сценария был журналист с именем, а не те сценаристы, которых им настойчиво предлагал «Экран». Цикл очерков о десантниках 40-й армии, выполнявшей интернациональный долг в Демократической Республике Афганистан, который Лозовский после трехмесячной командировки опубликовал в своем журнале, решил дело в его пользу. Его утвердили автором сценария фильма о Кронштадте, а его приятеля — режиссером-постановщиком.

Они съездили в Кронштадт, покатались на торпедном катере, попьянствовали с гостеприимными военморами, погуляли по городу, с первых шагов покорившему своеобразным смешением штатского и военно-морского быта.

Морской собор, полуденная пушка, танцы в матросском клубе, где юные морячки отплясывали рок-н-ролл под волчьими взглядами комендантского патруля. Фильм сняли быстро, его благосклонно приняли на всех начальственных уровнях «Экрана», посмотрели и одобрили председатель Гостелерадио и его первый зам.

Был назначен день показа представителям ГлавПУРа ВМФ. И разразилась гроза.

Два контр-адмирала и капитан первого ранга, прибывшие в Останкино на просмотр, были от возмущения вне себя. Они ждали, что кино будет военно-патриотическое, о твердыне, а фильм получился элегический, туристский. Хотя, конечно, без военно-патриотической темы не обошлось. В шквале обвинений как-то потонула, прошла незамеченной фраза: «А что там у вас за чушь собачья насчет Цусимы?!» Это был полный облом. Но фильм уже стоял в программе, и экрановское начальство принялось рьяно убеждать гостей, что имеет право на существование и такой взгляд на Кронштадт. Все замечания будут учтены, но военно-патриотическая тема слишком серьезна, чтобы ее можно было решить в двухчастевке. Она будет включена в планы «Экрана», совместно с ГлавПУРом, расширенно, лучшие наши кадры. Уболтали.

Поздно вечером, накануне дня премьеры, какое-то нехорошее предчувствие закралось Володе Лозовскому в душу. Он нашел дикторский текст, а в нем фразу, которая вызвала адмиральскую «чушь собачью». Там было про славный андреевский флаг, «овеянный легендарными победами русского флота при Синопе, Гангуте и Цусиме». Он долго всматривался в эту фразу, моргал своими сонными веками, ерошил волосы и даже скреб в затылке, пытаясь понять, что, собственно, так взбеленило адмиралов в этой безликой, как лозунг, привычной любому нормальному уху публицистической трескотне. Потом прочитал ее как фразу, а не как лозунг. И обмер. Схватил энциклопедию, раскрыл на букве «Ц»: