Журналюга

— Как попросить, — не согласился Лозовский. — Может опубликовать. Кольцов попросит. А он умеет просить. Но меня сейчас занимает другое. Если мы такие сравнительно умные, почему мы такие сравнительно бедные? Попросту говоря, что со всего этого можем поиметь мы?

— Мы — это кто? — спросил Тюрин.

— Во-первых, мы — это мы. Во-вторых, мы — это «Российский курьер». А в-третьих, мы — это демократическая Россия.

— И нас на подвиг зовет комсомольский билет, — ухмыльнулась Регина.

— Ну и молодежь пошла! — сокрушенно покачал головой Лозовский. — А, Петрович? Ничего святого!

— Мало святого, мало, — подтвердил Тюрин. — Не построят они капитализма.

Из коридора послышался шум, всунулась Фаина:

— Летучка, господа, быстренько собираемся, не заставляем себя ждать!

Лозовский посмотрел на часы. Беседа президента ОАО «Союз» и главного редактора «Российского курьера» продолжалась сорок минут. За это время можно о многом договориться. Договорились или не договорились? А если договорились, о чем?

Это будет понятно по тому, как пойдет обсуждение номера.

Понять это было важно, потому что любая серьезная договоренность тюменского нефтебарона с Поповым усиливала позиции Попова в той незаметной для постороннего взгляда борьбе, которая постоянно идет в любом редакционном коллективе и обостряется во время кризисов.

До открытого мордобоя с поножовщиной в «Российском курьере» не дошло, но ситуация была напряжена до такой степени, что любая мелочь могла вызвать разрушительную войну, в которой никогда не бывает победителей, а бывают лишь побежденные. Как в семейных распрях прежде всего страдают дети, ради которых и существует семья, так и в редакционных войнах интересы издания становятся первой жертвой столкновения противоборствующих группировок.

Одну из таких группировок в «Российском курьере» возглавлял Попов. В нее входили журналисты, которых он привел с собой после назначения главным редактором, и те из сотрудников «Курьера», жизненный опыт которых подсказывал им, что начальство не проигрывает никогда.

Лидером противостоящей стороны был Лозовский.

V

Как и все, что происходило в России в постсоветские времена, еженедельник «Российский курьер» возник с результате случайного стечения обстоятельств, никак не связанных между собой. Тот мелкий житейский факт, что в пору своей недолгой стажировки в «Правде» Лозовский съездил в ФРГ, и такая же мелкая житейская мелочь, что его записали в льготную очередь на «Жигули» «ВАЗ-2107», при нормальном течении жизни существовали бы сами по себе, а коммерческие инициативы экономиста Московского горкома комсомола Саввы Бровермана — сами по себе. Но как в мутном потоке вешних вод все перемешивается и сочетается несочетаемое, так же слепились пути Лозовского и Бровермана, а мелкие житейские обстоятельства обоих, совместившись, обрели значение воистину судьбоносное.

Про поездку в ФРГ Лозовский вспоминал с удовольствием, а про очередь на «Жигули» и думать забыл. И чрезвычайно удивился, когда вдруг получил открытку из техцентра на Варшавке. Его извещали, что в течение месяца ему нужно внести в кассу техцентра восемь тысяч четыреста двадцать шесть рублей и стать счастливым обладателем «семерки». Открытка пришла как раз в тот момент, когда Лозовский сидел на нулях, поэтому он воспринял ее с горькой иронией, как насмешку судьбы. В этом смысле он и упомянул о ней в пивбаре Центрального дома журналиста, куда завернул выпить кружку пильзенского и одолжить у кого-нибудь рублей тридцать-сорок до гонорара. Случившийся при разговоре Броверман неожиданно занервничал, вытащил Лозовского из-за столика и отвел в дальний темный угол фойе.

— Что ты сделал с открыткой? — ужасным голосом спросил он.

— Да ничего, где-то валяется. А в чем дело?

— Давно валяется?

— Недели две.

— Где открытка?

— Дома.

— Поехали!

Броверман забрал открытку, через день заехал за Лозовским на такси и отвез его на Варшавку, где взял на себя роль гида при ничего не понимающем иностранце: водил от окна к окну, показывал, где что написать и где расписаться. Часа через два им выкатили белоснежную, сверкающую лаком «семерку».

Знающие люди уже объяснили Лозовскому, что новая «семерка» на черном рынке уходит за три номинала. Активность Савика получила исчерпывающее объяснение. Лозовский ничего не имел против. Занять восемь с половиной тысяч у нищей журналистской братии и самому провернуть эту операцию было для него делом совершенно нереальным, пусть человек попользуется. Накроет в ЦДЖ стол с хорошим коньяком и филе по-суворовски — и спасибо. Но Броверман ни единым словом не обмолвился о ЦДЖ. Сел в «семерку», сказал «Позвоню» и укатил, оставив Лозовского возле техцентра в полном и довольно тягостном недоумении, усугубленном тем, что в кармане у него была только мелочь, которой едва хватило на троллейбус, метро и автобус, чтобы добраться до дома.

Савик позвонил через несколько дней:

— Ты что хочешь — тачку или бабки?