И действительно, многие нынешние славистские исследования вполне далеки от тем, волнующих Вебера. Славистов интересуют вопросы культурологические, проблемы той самой телесности и ее метафоризации, проблемы сочетания жанров и медий. Они изучают изобразительное искусство и кино. Так что свойства письма Тургенева и Гончарова являются не повальным увлечением, а предметом изучения отдельных специалистов. Что поделаешь, такие интересы.
Конечно, поныне существуют (и не только на Западе) люди подобного же образа мышления и подобного же образа мира, как у Вебера. Их много. Замечательно! Если вы такие умные и обиженные, соберитесь, посвятите жизнь настойчивому труду проведения своих идей в жизнь. Откройте свои журналы. Печатайте там Искандера. И если в мире столько людей, страждущих вашего слова (вон, даже в маленьком Граце их неимоверное количество), то и будущее за вами — вам светит и идеологическая победа, и финансовое преуспеяние. А те, другие, — пусть их. Забудьте о них. Вы их не любите, так зачем вам их ответное внимание и любовь? Пусть их поглотит пучина неизвестности и суета мелких подленьких дел.
Переворот
1 — й р е п р о д у к т о р — укреплен справа.
2 — й р е п р о д у к т о р — укреплен слева.
В с е о с т а л ь н ы е.
Сцена представляет собой большую вместительную площадь, насколько эта сцена может вместить. И даже не может. Двумя огромными неумолчными потоками под майским слепящим солнцем заполняют ее людские толпы. По обе стороны Исторического музея они вливаются с лозунгами, на которых начертаны лозунги, и с портретами, на которых, понятно, как мы теперь уже отчетливо видим, изображены портреты. Это понятно. Вид шествия обычен и величав. Люди медленно движутся в довольно узком для такого количества демонстрантов сценическом пространстве. В промежутке между двумя рядами каменных строений разного рода и предназначения. Ну да все это знают, чтобы очень уж распространяться на сей счет.
Да. Вот так.
И все движутся, движутся. Таким образом, впереди идущим ничего не остается, как неумолимо и почти уже безвольно продвигаться вперед, даже быть продвигаемыми неумолимым потоком времени и давлением сзади идущих, топча позднюю осеннюю слякоть, постепенно сходить, сходить, сходить со сцены. Так сказать, покидая действие по присыпанным чистым, белым февральским снежком каменным мостовым, освобождая место мерно и спокойно надвигающимся сзади идущим, еще даже и не подозревающим о своем ближайшем, прямо-таки наиближайшем, всего на расстоянии десяти-двадцати шагов, неизбежном будущем.
Вот так.
Заговаривает 1 — й р е п р о д у к т о р, установленный по правую сторону от нашего движения.
П е р в ы й. Товарищи, держите равнение! (
В это время во 2 — м р е п р о д у к т о р е, установленном слева по ходу всенародного движения, начинается какое-то, непонятное до поры до времени, словесное копошение, бурчание, квохчение. О чем он? Да ни о чем.
В т о р о й. Бррр-кррр-хррр-кххмм-утррр-кчччч-нет!
П е р в ы й. Да здравствует, товарищи! (
Т о л п а. Урррра!
В т о р о й. Бррр-крррр-хрррр-кхххммм-ммм-нет-нет-нет! (
П е р в ы й. Да здравствует, товарищи! (
Т о л п а. Ура! Ура! Ура! (
Итак, все это называется Переворот. Иначе — Революция. Ну не совсем революция. Как бы революция. Конечно, название вполне условно. Да и какая, собственно, революция? Какай переворот? Вы сами приглядитесь, наклонитесь поближе, возьмите в руки, повертите из стороны в сторону, поднесите поближе к глазам. Ну?
Идет толпа? Идет. Выходит на огромную прекрасную площадь. Вытирает со лба обильный пот под ярким ослепительным, сжигающим июльским солнцем. Скапливается, в смысле, накапливается в узком проходе меж всемирно известных каменных строений. Ну и что? Это же мы видели.
Так что вполне название условное. А и неважно. Просто на сцене — площадь. А на площади — демонстрация.
П е р в ы й. Внимание, товарищи! Равняйте ряды! Пропустите вперед правую колонну! (
В т о р о й. Почему правую? (
П е р в ы й. Пропустите вперед правую колонну, товарищи! (
В т о р о й. Почему вперед? (
П е р в ы й. Пропустите вперед правую колонну, товарищи! (