Зяблики в латах

Ночь была безлунная. По темным улицам колонии бродили одинокие солдаты. Около ворот какого-то дома два колониста раскуривали трубки. Они стояли почти вплотную и почти упираясь друг в друга лбами. Спички в руках у них задувало, и колонисты ругались.

— Ей-богу!.. Не веришь?.. Так и сказала, — продолжал рассказывать поручик Науменко, помахивая на ходу тонким прутиком ивы. — «Вы словно большой дворовый щенок, — сказала она. — У вас большие, мохнатые лапы. Когда вы ходите, лапы у вас разъезжаются…» Ей-богу! — Поручик Науменко засмеялся. — «И неуклюжи вы, — сказала она. — И гадите на ковер. И грызете ножки дивана. И лаете на всех, так, зря, по молодости…»

— Это верно, пожалуй!

— Подожди!.. «Но таким, как вы сейчас, — сказала она, — таким вот я и люблю вас». И она целовала меня в лоб, потом в щеку, потом в губы… Поручик Науменко бросил хлыст в канаву.-…Потом в губы!.. Господи, как она целовала!..

Мы уже подходили к желтому домику вдовы Шмитке.

— Если б ты знал, как она целовала!.. — еще раз повторил поручик Науменко и быстрыми шагами направился к воротам.

Минут через десять он нагнал меня снова.

— Слушай!.. Ты не видел его? — быстро спросил он, подбегая.

— Кого?

…За-сви-ста-а-ли каза-казаченьки

В пo-ход с полу-но-о-о-чи! пели где-то вдали солдаты.

За-пла-ка-ла моя

Ма-ру-сень-кааа…

— …Вышли они вместе. Я видел! — Поручик Науменко от волнения заикался. — Потом она вернулась и заперла за собой дверь… Она не пустила меня… Она сказала: «Сплю, поручик»… Но ведь это неправда! Скворцов обещал ей вернуться… Я слыхал… Послушай, он прошел здесь?.. Да? Здесь вот? Прямо?..

Песок под его ногами хрустел недолго. Очевидно, поручик Науменко побежал.

На следующее утро нас рано подняли. Рота уже стояла возле подвод.

— Где ж он остался, мать его в закон! — кричал ротный. — Немедленно найти! Обыскать все хаты! Барбосы! Баб не видели!..

Возле ротного стоял поручик Скворцов.

— А кто разберет!.. Я ж рассказывал вам, поручик. Как еще ночью отшил я его, он — через забор и в поле куда-то…

— Никак нет, и у дамочки нету, — подошел Галицкий. — И не было, говорит.

— Несут, несут! — раздались в это время голоса за нами.

Мы обернулись.

Поручика Науменко несли за ноги и за руки. Ротный быстро пошел ему навстречу. Потом остановился.

— Барбос!

— Напился… — сказал поручик Скворцов, уже взваливая поручика Науменко на подводу. — Так-с, так-с!.. Для храбрости, значит! Проучить меня думал! Иль с горя? Ах ты, мальчишка! Щ-ще-нок!..

И опять загремели колеса.

Бой мы приняли только на третий день, под селом Орлянкой, рано утром, после ночи, проведенной в степи под телегами.

— Это не бой!.. И не победа это!.. Это полпобеды!.. — сказал ротный, закуривая, когда мы, не доходя до Орлянки, расположились на лужайке возле ее огородов. — Ни одного пленного! Какая же это, к черту, победа!

В селе было тихо. В конце улицы, выбегающей к нам на лужайку, скрипел журавль колодца. Около колодца суетились сестры. Раненых проносили мимо нас.

— Легонько!.. Ле-го-о-онько! — тихо просил с носилок молодой безусый солдат, с черным лицом и желтыми, как солома, бровями. — Земляк… Милый… Ле-го-о-нь-ко!..

И вдруг за спиной у нас раздался выстрел.

— Сюда! Сюда!.. Дышло!..

— Сюда! Санитары!..

Поручик Скворцов лежал на земле, около бугра, густо заросшего таволгой. Наган из рук его выпал. Пальцы были разжаты. Фуражка скатилась. С виска, расползаясь по щекам, медленно капала кровь.

— Отойди! — кричал ротный на сбегающихся со всех сторон солдат. Отойди! Чего не видели?

— Отойди! — у него под боком кричал штабс-капитан Карнаоппулло. — Чего не видели? Подошел фельдшер. Нагнулся.

— Конец! — И отошел к бугру, чтоб вытереть о таволгу руки. — Медицина здесь запоздала. Разрешите унесть?

— Несите!

— Неси!

— Тижолый! — Санитар Трифонов, здоровый солдат, с длинными до колен руками, взвалил поручика Скворцова на спину. — Тижолый!.. Мертвый, он всегда тижалей! А куда нести-то?

— К штабу неси!

— Раз, два, три… четыре. Четыре пули, поручик! Одна у него оказалась лишней… — сказал мне подпоручик Морозов, бросил наган на землю и приподнялся, ища кого-то глазами.

А за селом, для всех неожиданно, вновь торопливо заработал пулемет. Мы бросились к винтовкам.

Все. что происходило после, можно было считать секундами.

Мы сбежали с холмов за Орлянкой.

— Да подравняйте!.. Да под-равняй-те це-пи! Звенела шрапнель.

— Интер-валы! — опять закричал ротный. — Держите интер-ва-лы!..

В садах, за нами, шрапнель косила сучья деревьев.

— Сбеги ниже! — крикнул я, и вдруг, бросив винтовку, сжал рот ладонью и, спотыкаясь, быстро побежал вдоль цепи.

Сквозь пальцы мои била кровь. Боль по лицу бежала кверху и уже, казалось, звенела в ушах.

— Ложись! Ложись!

— Ин-тер-ва-лы!

— Куда! Да ложись! Выведут!

Я повалился на землю. Помню, — в траве, под самым моим лицом пробежала ящерка.

В полдень, когда я вышел из сельской школы, где помещался наш перевязочный пункт, под оградой церкви густо стояли носилки.

«Три недели и вновь в строй! — думал я, вспоминая слова сестры. — Вот тебе и отдых!..»