Зяблики в латах

Филатов и еще два солдата, с головы до ног обвешанные флягами, возились над ведром. Наполняя фляги, они топили их под булькающей водой. Но фляги легкими поплавками вновь всплывали кверху, ударяя солдат по пальцам. Филатов смеялся.

Бляхин, посланный от 1-го взвода, бродил немного поодаль, по огороду. Набивал огурцами карманы широких штанов.

– Гляньте-ка! – вдруг крикнул он, склонившись над грядкой. – Солдат тут лежит!

Подбородком в землю, под черным саваном мух, разжав брошенные в кровь ладони, у ног Бляхина лежал Ладин. Бляхин пытался заглянуть ему в лицо, гнал мух, толстой корой облепивших небритые щеки расстрелянного. Но мухи, сытые и тяжелые, не улетали. Только подымались и, вися в воздухе, лениво и сонно гудели. Филатов снял фуражку.

– Свой ведь, господи! – перекрестился…

– Свой, говоришь? – Бляхин медленно повернул к нам плоские, как медяки, глаза. – Жаль своего человека… Видно, долго человек мучился… А коль не допущать этого желательно, так не в грудь, говорю, – в ухо целить нужно… Боком и – раз! Гладко!..

Рота на дороге уже подравнивалась. И опять:

– Ре-же!..

На окраине города стоял серый, заплеванный грязью дом, навалившись на дорогу разнесенным крылечком. В пыли под окном лежали осколки стекла. Над выломанной дверью болталась полусодранная вывеска:

«Починка часов М.Л. Зелихмана»

– Прощайся с часами, Олимпиада Ивановна! Кончено! – сказал кому-то за мной вольноопределяющийся Нартов.

– Конники их по очереди носить будут. Во-и-ны!..

– Во-и-ны!..

– Отставить разговоры! – бросил из строя Свечников.

Нартов посмотрел на него и улыбнулся:

– У петуха – перья, у дурака – форс… Эх, ты-и!..

* * *

За пригорком прыгала ружейная пальба… Поручик Ауэ бродил по перрону. Скучал.

– В бой, так в бой!.. Нечего!..

Прапорщик Морозов крутил папиросу за папиросой. Скучал тоже… Я вышел с ним на вокзал, где, составив винтовки, расположилась 5-я рота.

– Забавно, ребята!.. – рассказывал Синюхаев собравшимся вокруг него солдатам. – Штаб она, понимаете, ищет… Какой тебе, старая, штаб?.. А она: главный!.. Да по делу какому? За часами я, служивые!.. Забавно! – Он засмеялся и, сняв малиновую дроздовскую фуражку, стал о колени стряхивать с нее пыль.

– Идемте, ребята! Сейчас старуха к батальонному пошла. У батальонного часы требовать хочет. Давай часы, и никаких гвоздей! К генералам, говорит, пойду! К главным.

– Что? Ну конечно, спятила!..

– И никто не знает, какие часы да откуда…

– Олимпиада Ивановна! – узнали мы, но подойти к ней не успели.

– В ружье!

Вдоль красных от вечернего солнца рельсов шли роты. Впереди рот вырастал бугорок. Две березки на нем обрисовывались все яснее и яснее…

– Ре-же! – командовал поручик Ауэ…

Разбив красных за Белопольем, дроздовцы пошли на северо-восток – к станции Кореново. Дроздовская бригада уже развернулась в Дроздовскую дивизию, причем 2-й офицерский полк был переименован в 1-й стрелковый имени генерала Дроздовского, а 4-й – во 2-й. Команду над вновь сформированным 3-м полком принял полковник Манштейн – «безрукий черт», в храбрости своей мало отличавшийся от Туркула. Он не отличался от него и жестокостью, о которой, впрочем, заговорили еще задолго до неудач. Так однажды зайдя с отрядом из нескольких человек в тыл красных под Ворожбой, сам, своею же единственной рукой, он отвинтил рельсы, остановив таким образом несколько отступающих красных эшелонов. Среди взятого в плен красного комсостава был и полковник старой службы.

– Ах, ты, твою мать!.. Дослужился, твою мать!.. – повторял полковник Манштейн, ввинчивая ствол нагана в плотно сжатые зубы пленного. – Военспецом называешься! А ну, глотай!

* * *

Перейдя около Кореново линию железной дороги, 1-й Дроздовский полк вновь встретил упорное сопротивление красных, которые бросили в бой матросские части. В первый раз за время моей службы в полку дроздовцам пришлось окопаться.

…Всплыло утро. Над узкой, как Стоход, Снакостью клубился туман. Мы только что отбили третью за ночь атаку матросов. У меня вышел табак, и, пользуясь затишьем, я заполз в окопчик прапорщика Морозова.

– Что ты скажешь? – спросил я, слюнявя цигарку.

– Хорошо дерутся…

– Нет, я не о том!.. Я о Манштейне…

Но Морозов не успел ответить. К окопчику подползал рядовой 1-го взвода Степун.

– Господин прапорщик, прикурить разрешите?

Прапорщик Морозов протянул ему огонек.

– Разрешите, господин прапорщик, спросить?..

– Что, брат?

– Разрешите узнать, правда ли, что Козлов уже казаками занят?

– Да, взят… Генералом Мамонтовым.

Степун вздохнул.

– Что это ты? А?

– Моя деревня под Козловом будет…

– Ну?

– Да вот боюсь я, как бы не грабили они, – казаки-то наши…

Вдоль окопчиков полз Филатов. Раздавал патроны.

– Меньше, братва, стреляй. Бери в плен, Манштейну товар доставляй…

Туман за окопами редел.

* * *

Над Снакостью – перед окопами – туман рассеялся только в полдень.

Опять – густо, цепь за цепью, наступали матросы. Без перебежек, не ложась, шли они по открытой, плоской равнине. Нами был пристрелян каждый кустик, и ближе как на шестьсот шагов матросы подойти не могли. Но редела и наша окопавшаяся цепь.