Зяблики в латах

— Под суд! Под суд тебя, негодяй! — кричал он. — К командиру полка!.. Что мне ротный!.. К командиру полка!.. Я распахнул окно.

— Капитан!.. В чем дело, капитан?..

— Да я тебя!.. Отстаньте, поручик!.. Да я таких… Да я-а-а расстре-е-е… Стой!

Из открытых дверей сарая выбежал Нартов. Штабс-капитан Карнаоппулло бросился за ним, поймал, схватил за ворот шинели, но Нартов вырвался и скрылся на улице.

— Что у них случилось? — спросил я Лехина, без шинели, в одних сапогах поверх бурых кальсон, вернувшегося в хату. За Лехиным шла хозяйка.

— Окно зачините. Зябко!.. В люльке надрывался ребенок.

— Едри его корень! Ну и дела, господин поручик! Лехин сел на лавку.

— Уж я по порядку. Повремените!.. Под утром еще, значит, — начал он наконец, растягивая каждое слово, — когда еще только светать зачинало…

Опять заскрипели ворота. Штабс-капитан бежал уже вдоль улицы. Шашка хлестала его по сапогам. Маленький, усастый, со свирепыми, круглыми глазами, он был похож на «турка», как рисовались они на карикатурах «Огонька» и «Панорамы».

— Ну?.. Да рассказывай, Лехин!

Вот что рассказал мне ефрейтор Лехин…

Под утро, когда штабс-капитан Карнаоппулло пришел к нам во двор, чтоб проверить пост при арестованном, — а может… — в этом месте рассказа Лехин задрал голову вверх и щелкнул себя по затылку, — а может… вы понимаете, господин поручик?.. — ни арестованного, ни часового Ленца во дворе не оказалось!

Хозяйка, вышедшая накормить скотину, злыми глазами взглянула на штабс-капитана, боясь, очевидно, за свои погреба и кладовые.

Как раз в это время во двор — оправиться — вышел и ефрейтор Лехин.

«Лехин, что такое? Где часовой?»

«Ах, солдатика ищете? — подошла к штабс-капитану хозяйка. — Солдатик ваш, да с Петром, тем, что в сарае сидел, ушли куда-то…»

«Куда?»

«А я знаю? К большакам, — что ли!..»

— У господина капитана, — рассказывал Лехин, — споначала и голос даже сорвался, а баба, ядри ее корень, не унимается, — ей бы только язык чесать; рада небось — клетушки в сохранности….. «И чудно ж, говорит, разъяснялись!.. Солдатик-то ваш не русский, видно… Татарин аль немец. Не разобрала, чего лопотал-то… А ушли вместе, как же, и Евзопия с ними…» Тут господин капитан на нее, да вплотную: «Какая Евзопия?» — и бабу за руку, значит. А та: «Говорю — не хватайся! Не ухват тебе буду!.. Которая, говорит, под воротами стояла. Жена Петрова, говорит. Ахтырская. Год назад по-большевистски венчаны…»

— Вот оно, господин поручик, происшествие какое! — окончил Лехин. Сиганули. А Нартов, с напугу, и объясниться не мог. А неповинен он. Всю ночь до утра самого сани сгонял. Весь взвод в расходе находился, — вот Ленц и стоял на посту. Ему где было, немцу, с мужиками ругаться.

Я вышел во двор.

На мокром снегу под воротами лежала карамель в пестрой, веселой бумажке. Вторая была втоптана в нанесенный Зотовым навоз, уже успевший за ночь оттаять. Дверь в сарай была открыта. Я вошел. Наткнулся в углу на аккуратно сложенные винтовку, патронташ и подсумок. На подсумке лежала какая-то бумажка. Я поднял ее и подошел к свету. «Zuruck an die 6 Kompagnie»[2]. Готические буквы лежали на боку. Книзу расползались лиловыми кляксами. Очевидно, Ленд то и дело мочил чернильный карандаш.

Я хохотал, покачиваясь.

— Сумалишенные, — одно слово!.. — кому-то за дверью сказала хозяйка.

К забору подошли солдаты других рот. Заглянули в ворота.

Потом прибежал связной.

* * *

В степи, к северу от Баромли, наша застава сдерживала редкую цепь красных.

2-й батальон выступал на позицию. 1-й и 2-й уже отступили из Баромли.

— Подтянись!.. — командовали ротные. Полозья саней цеплялись о полозья. Оглобья били об оглобья.

— Под-тя-ни-и-ись!

— …Где там!.. Нет, Харькова мы не удержим!.. — глухо сказал подсевший ко мне в сани подпоручик Морозов, отвернулся и долго сидел со мною, молчаливый и унылый, вращая на пальце узенькое обручальное кольцо.

На окраине Баромли, где, отколовшись от загибающей к северу дороги, сбегали к ручейку белые украинские мазанки, горел деревянный дом, приземистый и туполобый. Огонь уже сползал с крыши на косяк дверей. Сквозь разбитые окна валил бурый густой дым.

— Что, снарядами? — спросил я двух мужиков, безучастно стоящих над оврагом.

— Мы не сведующи. — Мужик повыше расправил широкую черную бороду. Мобыть, и подожгли. Снаряды здесь будто бы и не падали…

— А чей это дом? — И, взяв у Лехина вожжи, подпоручик Морозов на минуту придержал лошадь.

— Который? Этот-то?.. — Чернобородый указал пальцем на пламя. — Рыбова это изба будет. В шестнадцатом строил. Рыбова, Петра…

— Петра?.. Постой!.. А не у него ль — да как ее!.. — не у него ль жену Евзопией звать? А?..

— Как же!.. Евзопия… У него… А как же!.. — обрадовались чему-то мужики. — Это уж, безусловно, правильно!..

— Ше-с-та-я! — кричал в голове роты штабс-капитан Карнаоппулло. Шестая! По-д-тя-нись!

* * *

— А ну! Гони их! А ну!

Поручик Ауэ бежал перед цепью, то спотыкаясь и падая, то снова взбрасывая плечи, точно играя в чехарду. — А ну! А ну их!..

Сани с моим пулеметом прыгали по сугробам.

— Тяни! Тяни за ленту! По-во-ра-чи-вай!