…В окнах кухни горел свет. Марина открыла дверь квартиры, мать, против обыкновения, не вышла ее встречать: она сидела на кухне и плакала. Услышав, как дочь приблизилась к ней, подняла на нее выцветшие заплаканные глаза. Ее губы дрожали, худенькое лицо с тонкой, как пергамент кожей, дергалось.
– Он ее увез! Это ты во всем виновата… Это ты ее так воспитала… Налей мне валокордин…
Часть 3
Другое лицо
Глава 23. Смерть матери
Марина купила матери мобильный телефон и научила им пользоваться. Теперь в случае необходимости мать могла дозвониться до нее в любой момент. Так было спокойнее обеим. Но пока такой надобности не возникало. После больницы старая женщина, на удивление, чувствовала себя бодро и снова согласилась консультировать молодых соискателей ученой степени, которые приходили к ней по рекомендации институтской кафедры. Но все-таки за матерью нужен был присмотр, и Марина потихоньку от нее договорилась с соседкой, что та будет забегать к ней под разными предлогами: то пирожок испекла – хочет угостить, то сериал досмотреть, потому как свой телевизор «что-то барахлит», то просто поболтать с «приятной собеседницей»…
Мать все удивлялась: «Что это с нашей Анфисой случилось? Дня не проходит, чтобы не заглянула в гости. Скучно, наверное, живет». Марина не стала объяснять матери, что Анфиса бегает не просто так, а затем, чтобы в конце недели получить от Марины денежное возна–граждение за свое «проснувшееся» внимание. Но свои обязанности массовика-затейника, а заодно и корреспондента соседка выполняла с ответственностью и удовольствием.
А на Марину снова накатила тоска. Но она понимала, что может сколько угодно ходить по психотерапевтам, посещать какую-нибудь группу поддержки, бегать в гости к приятельницам и подружкам, но никто ей не поможет, если она сама внутри себя не проведет необходимую работу. Когда чувства вины и одиночества на–двигались на нее девятым валом, она говорила себе о том, что сотни женщин вообще не выходят замуж и не имеют детей, а еще тысячи женщин живут одни, потому что либо стали вдовами, либо развелись, а их дети, так же как ее Алена, начали самостоятельную жизнь. И это правильно, и это нормально. Она также понимала, что природа творчества прихотлива, и если она будет все время смотреть в одну точку и жалеть себя, несчастную, одинокую и оставленную всеми, то это отразится на тех зрительных образах, которыми, собственно, она зарабатывает на жизнь.
Она не ушла в себя, не занялась самокопанием. Она просто жила, зная, что это единственный способ примириться с жестокостью жизни и несовершенством людей.
Как-то вечером она задержалась в театре у Губермана, обсуждая с ним новый вариант оформления спектакля, который режиссер собирался везти на гастроли в Европу. Домой пришла поздно. Стоило ей только войти в квартиру, как раздался телефонный звонок. Она взяла трубку, но на конце провода долго молчали. Потом голос Аллы неуверенно спросил:
– Ты только что вернулась? Я звоню тебе весь вечер.
Впервые с памятного обеим ночного разговора Марина, услышав голос приятельницы, ответила во–просом:
– Что-то случилось? – И снова на том конце провода повисла тишина. Наконец Алла решилась:
– Я хотела узнать, как… Ипполит…
– Ипполит служит на границе.
– Марина, можно я ничего тебе объяснять не буду, но разреши мне хотя бы иногда тебе звонить? – В голосе Миссис Совершенство появились просительные нотки.
– Ты хочешь знать о Поле?
– Да, пожалуйста…
– Звони, если что-то будет, я тебе расскажу. Но ведь он пишет редко.
– Может быть, зайдешь как-нибудь?
– Пока не могу.
– Сердишься?
– Это не отражает действительности. Я не могу даже слышать твой голос! Алла, извини, я только что вошла и мне хочется чего-нибудь поесть. – И положила трубку.
На самом деле ее смутил какой-то странный звук, раздавшийся в комнате матери. Марина открыла дверь и увидела, что мать лежит на полу лицом вниз. Она бросилась к ней, перевернула – на нее смотрели бессмысленные глаза на перекошенном лице. Мать мычала. Марина попыталась ее поднять, но тело старой женщины, потерявшее управление, было слишком тяжелым. Она кинулась к телефону и вызвала «скорую».