Зиэль

Да… да… да… Куда бы я не прыгал, какие бы отговорки себе не выдумывал, а неизбежное — оттого оно и неизбежное, что не отвергнуть его, не оттолкнуть, не перехитрить. Черная безглазая муть готова была сравнять с прахом все живущее на Земле, чтобы найти то, что было необходимо зернышку летучему… Как я его называю про себя на человеческий лад: посланцу сияющих небес! Или иным каким способом поймать меня в ловушку. Я и сам его искал, потому что мне этого хотелось… и уворачивался от него, потому что мне это было забавно… Ускользал, играл в догонялки и в прятки — и вдруг воочию увидел его… почти воочию… там, на западной границе, а увидев — люто взалкал! Ах, если бы я присутствовал там — оно бы от меня не ушло, никакой маркиз бы мне не помешал! На какие-то считанные мгновения не успел. Теперь жди другого такого рассвета, и вполне возможно, что он не завтра созреет, и не послезавтра.

То зернышко — это и есть моя окончательная судьба, должная воссоединить меня с тем, кого я отринул в гордости своей и в желании собственного бытия. Зернышко — это семечко, готовое дать росток, который я должен сорвать… Это венец, который я должен возложить на свое чело… Эта капля, коей должно омочить мои возжаждавшие губы… Это оконце в вечность, которую я покинул однажды, в прежней половине бесконечного далёка, чтобы погрузиться в бренность и суету мимолетных тысячелетий…

Мы встретимся и разверзнется бездна огненная, и мир этот, столь долго радующий меня, развлекающий меня, тревожащий и раздражающий меня — который поселился во мне, поселившемся в нем — рухнет и станет тлен на вечные времена… Не останется ни растений, ни зверей, ни нечистей, ни демонов, ни оборотней, ни богов… Старая карга, наверное, выживет, очень уж большие силы в ее груди… Но останется одна, ослепшая и оглохшая, черная, никому не нужная… Эта мысль мне приятна, она частично уравновешивает те сожаления, что я испытываю по уходящему в ничто миру, игрушке моей. А он уходит — и ничто и никто его не спасет, Ибо теперь не тупая безглазая чудь поднебесное пространство засоряет, но истинное Морево грядет… Скромно говоря, я и есть то самое Морево, потому что Морево — это Я.