Зигмунд Фрейд

Очевидно, еще меньше значения придавал им восемнадцатилетний Зигмунд. В сентябре 1874 года, когда начался второй год его обучения в университете, он пишет Эдуарду Зидьберштейну о Рош Ашана, еврейском Новом годе. Фрейды отмечали этот праздник, и «даже атеист, семья которого, к счастью, не слишком благочестива, не может отказать себе в соблюдении этой традиции, поднося к губам новогоднее лакомство». Зигмунд высмеивал еврейские праздники и их связь «между религией и желудком». Пасха «способствует запорам, вызванным пресным тестом и крутыми яйцами». Что же до Йом Киппура, Дня искупления, он так «печален не из-за гнева Божия, а из-за сливового джема и его действия на кишечник». О приближении этого праздника он мог знать по «шуму двух умирающих рыбин и гусыни», доносившемуся из кухни.

Еще до окончания школы Фрейд понял, что значит быть евреем в нееврейской среде. Вена была самым антисемитским городом в Европе. Туда съезжалась еврейская беднота с востока, гонимая либо тяжелой жизнью, либо любопытством, и местные жители отнюдь не были от этого в восторге. Фрейд был обрезан, жил в Леопольдштадте, его родители приехали издалека. «Впервые я стал понимать, что значит принадлежать к чуждой расе, и антисемитские настроения среди остальных подсказали мне, что нужно занимать твердую позицию». Это было написано уже в зрелом возрасте, как и его воспоминания о том, как он появился в университете и был разочарован, когда обнаружил, что «от меня ожидают, что я должен чувствовать себя ниже их, чужаком, поскольку я еврей. Я отказался унижаться».

Фрейд старался предотвратить проблемы где только мог. Он вступил в студенческое общество, выступавшее за политический союз с Германией (но позже никогда не упоминал об этом), чтобы отдалиться от наиболее ненавидимых евреев, выходцев из восточных провинций. Считалось, что еврей-уроженец Вены лучше готов к жизни – как в социальном, так и в академическом смысле. Фрейда отделяло от Галиции только одно поколение.

Так считали не только евреи, но и все остальные. В университете лучше было не считаться одним из «Ostjuden», восточных евреев. В июне 1875 года Фрейд познакомился со студентом, знавшим четыре языка и писавшим литературные эссе, и объявил, что он, без сомнения, «очень умен, но, к сожалению, польский еврей». Если бы он заменил слово «польский» на менее неприятное «моравский», он бы фактически говорил про самого себя.

В молодости Зигмунд не раз замечал в поездах евреев, которые недостойно себя вели. Поезда представляли собой новую свободу. Кроме того, в них люди находились друг с другом в замкнутом пространстве, и им было нечего делать, кроме как наблюдать друг за другом. В сентябре 1872 года, за год до поступления в университет, возвращаясь в Вену из Фрейбурга, где он как раз влюбился в Гизелу, Фрейд столкнулся с еврейским семейством и решил, что их стоит описать Эмилю Флюсу.

Они были из Моравии, и глава семьи говорил «таким же языком, какой я слышал от многих других, даже во Фрейбурге». Фрейд не распространялся слишком много. Было достаточно сказать, что это были «не те» евреи. Сын был «слеплен из того теста, которое судьба использует для обманщиков: хитрый, лживый». Из их разговора Зигмунд узнал, что «мадам еврейка и ее семья были родом из Мезерича [город на пути из Фрейбурга в Вену]; подходящая компостная куча для таких сорняков».

Подобная точка зрения не случайна. Ее можно назвать жизненно важной. Фрейд проучился в университете сравнительно недолго, когда один из тамошних светил, Теодор Бильрот, прогрессивный немецкий хирург и всесторонний человек (он к тому же писал музыку и был знаком с Брамсом), заявил, что слишком много евреев с востока – в частности, из Венгрии и Галиции – приезжает учиться на медиков в Вену. Он предложил ввести квоту, чтобы спасти университет от этих культурно недоразвитых иммигрантов, которые, «даже если говорят и думают на более богатом немецком языке, чем многие чистокровные тевтонцы», не могут считаться настоящими немцами. Шестьдесят лет спустя выводы Бильрота получили бы более теплый прием в Берлине. Он много думал над этой проблемой и не смог не признать, что «между чистой немецкой и еврейской кровью – огромная разница».

До нас не дошло, говорили ли что-нибудь подобное другие профессора Фрейда, да и сам Бильрот впоследствии взял свои слова обратно, потому что это вызвало студенческие бунты, во время которых евреев выгоняли из лекционных залов и били «Студенты кричали „Долой евреев!“ Они все еще кричали это в Венском медицинском университете перед второй мировой войной, „а после нее, конечно“, как пишет еврейский писатель Эммануил Райс, „там не осталось евреев, которым можно было это кричать“.». Еврейские члены радикального студенческого общества, похоже, всеми силами поддерживали Бильрота. Фрейд об этом эпизоде никогда не упоминал.