Зигмунд Фрейд

«Итак, мое предсказание сбылось, — писал Джонс Фрейду. — Если у пса слишком длинный поводок, он им себя задушит». Фрейд к тому времени уже написал краткую и тенденциозную историю движения, датированную февралем 1914 года. Она была опубликована в «Ежедневнике». В этой работе Фрейд считает ересь Юнга менее важной, чем Адлера, и осуждает претензии «швейцарцев»:

Дело в том, что эти люди уловили в симфонии жизни несколько культурных обертонов и тоже не смогли услышать мощной первобытной мелодии инстинктов.

Возможно, эта холодная и автократичная статья ускорила уход Юнга.

Не нужно удивляться субъективному характеру вклада, который я хочу сделать этой работой в историю психоаналитического движения, равно как и не стоит задумываться о том, какую роль играю в этом я. Ведь психоанализ — мое детище.

Правда, в одном случае Фрейду пришлось покривить душой, когда он сказал, что написал очерк «без каких-либо сильных личных мотивов». Текст противоречит этому утверждению, да и по крайней мере одному из друзей Фрейд сказал правду. В июне он писал Саломе, что он «намеренно дал каждому хорошую взбучку».

Движение выжило. Расширение могло продолжаться. В Лондоне Джонс планировал обратить в свою веру образованных англичан, воодушевленный тем, как «журналы и литературные издания высшего класса» начали писать о психоанализе. Здесь информация распространялась не так эффективно, как в Америке, где профессор мог написать популярную статью, не подвергаясь за это осуждению. Лондонские журналисты увлеклись идеей таинственного «бессознательного», присутствующего в каждом человеке, хотя от темы секса они держались подальше. Журнал «Стрэнд» положительно отзывался о психоанализе в 1912 году в статье под модным названием «Любовь— это болезнь?». Когда в 1914 году в переводе Брилла появилась «Психопатология обыденной жизни», Фрейда провозгласили «Шерлоком Холмсом мозга».

Такая вульгарность не производила впечатления на медицинский истеблишмент, у которого не было времени на Джонса (того предупредили в личной беседе, что, если он не уедет из Лондона, его подвергнут остракизму) или на неприличные теории Фрейда. На заседании Британской медицинской ассоциации в 1911 году доктор Дэвид Эдер, недавно увлекшийся психоанализом, описал случай истерии аудитории специалистов, состоявшей из девяти неврологов. Когда он дошел до темы секса, все вышли из зала.

Невзирая на это, Джонс и Эдер в октябре 1913 года создали Лондонское психоаналитическое общество и назначили друг друга президентом и секретарем соответственно. К следующему январю частная практика Джонса уже процветала: он принимал ежедневно по восемь пациентов, что давало ему возможность зарабатывать шестьдесят-семьдесят фунтов в неделю — в 1914 году это означало неплохой достаток. Он рассказал Фрейду, что вскоре сможет жениться, «и это, как я надеюсь, станет следующим этапом моей жизни». В июне Лоу вышла замуж за другого Джонса в Будапеште, причем Фрейд был в числе приглашенных.

Тем летом 1914 года дочери Фрейда Анне разрешили самой отправиться в Англию на отдых. Это была застенчивая и серьезная восемнадцатилетняя девушка, склонная к мечтательности и самопожертвованию. Она как будто с самого детства договорилась с отцом участвовать в его делах в ущерб своим собственным.

В тринадцать лет она сидела в уголке на собраниях венского общества. Если бы ей разрешили, она бы поехала с отцом в Америку в 1909 году. Фрейд считал ее «немного странной», видел, как ее затмевает наиболее близкая по возрасту сестра Софи, и давал ей добрые советы, но не проявлял свою любовь в виде объятий и поцелуев — Фрейд всегда был скуп на такие нежности.

Более нежные родители часто относятся к последнему ребенку не так сурово. Но Фрейд серьезно говорил с Анной о том, как вести себя разумно и смотреть жизни в лицо. У Анны были тяжелые взаимоотношения с Софи, которая была на два с половиной года старше и гораздо красивее. В 1912 году она была помолвлена с фотографом из Гамбурга, Максом Хальберштадтом. (Матильда вышла замуж еще в 1909 году.) Фрейд шутливо называл Анну своей «единственной дочерью». Сыновья были уже взрослыми и не жили дома. Возможно, Анна задумывалась о судьбе дочерей, которые становятся единственным утешением стареющих родителей.