Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка

Еще будучи на Reichenau, мы договорились уничтожить в случае удачи свои паспорта с отметкой Staatenlos (без гражданства), чтобы не вызвать у местных властей лишних вопросов о нашей жизни в Германии. И выполнили свои намерения, добравшись до швейцарского берега. Договорились и о том, что все мы, в том числе и я, русские офицеры, — побег совершали в Швейцарию, надеясь вернуться на Родину в Советский Союз.

Эти коротенькие сведения Георгий Леонардович передал полицейским по дороге и объяснил, почему нас пятеро и чем занимался пятый в лодке.

Довольно быстро добрались до крепостных ворот.

Маленький, чистенький городок с домиками в один-два этажа. Вымощенные камнем улочки вызывали любопытство обилием лавочек и магазинчиков. Очень короткой дорогой мы добрались до центральной площади, где находился полицейский участок. Рядом с ним магазинчик со сверкающей витриной самых разнообразных часов — то было настоящее царство времени, и невольно подумалось, что ничего подобно не видели мы в наших больших городах.

Полицейские любезно предложили войти в участок. В первой комнате находилась приемная для обслуживания задержанных. Там было человек пять полицейских. Любопытно было увидеть такую большую группу.

Начался обыск, а затем допрос с протоколированием на пишущей машинке. Наши вывернутые карманы вызвали удивление и улыбки от множества «бычков». Правда, когда присутствующие узнали причину такой необычной «коллекции», улыбки и недоумение исчезли.

Большое любопытство вызвало оружие — единственный советского производства пистолет, который долго и внимательно осматривался присутствующими. После осмотра карманов, не найдя в них ничего запретного, нам возвратили все обратно (кроме пистолета) и после этого приступили к допросу.

Помогая полицейским как переводчик, Георгий Леонардович участвовал и в оформлении протоколов. Не все нам было понятно, ответы требовали сохранения точного смысла — таков, думаю, существует порядок повсюду. То были данные о месте и дате рождения, образовании, работе, специальности. Кроме них, был задан еще вопрос о цели побега. «Зачем мы бежали в Швейцарию?»

Ответ на него проливал свет на наши планы и конечную цель. Он был воспринят с пониманием, записан в протокол с наших слов и не требовал никаких корректив.

Когда же этот вопрос возник на допросе контрразведки «СМЕРШ» и следователь услышал такой же ответ, что и в полиции Frauenfeld'a, он усмотрел в нем заранее продуманную ложь и подверг сомнению все наши остальные показания.

«Ваша цель, — говорил следователь, — сводилась тому, чтобы завести следствие на ложный путь и скрыть ваши истинные планы».

Наш побег в Швейцарию рассматривался в контрразведке как бегство от наступающих советских войск в нейтральную страну, где можно получить статус политического беженца с правом дальнейшего проживания. Он никак не вязался с тем, чего добивались мы.

Причем нами была выполнена лишь первая часть плана. Вторую мы собирались осуществить позднее (о ней мы, конечно, не могли говорить следователям полиции). Мы хотели перейти еще и швейцарско-французскую границу, чтобы попасть к союзникам, а затем и в советские войска. Но, находясь теперь в северной, а не Женевской Швейцарии, мы задумывались, как туда перебираться. Мы считали, что участие в войсках союзников против немцев станет свидетельством нашего отношения к ним.

Какое глубокое заблуждение! И тем не менее именно это было нашим намерением.

Побег и дальнейшие действия группы в Швейцарии меняли всю версию о «фактах» предательства и пособничества немцам. И следствие никак не хотело мириться с таким поворотом.

Сколько я ни встречал потом людей, доказывавших свою лояльность к советской власти, результат был всегда один: тюрьма, исправительно-трудовые лагеря и суровые сроки наказания.

После допроса и оформления протоколов нас отправили в общую камеру. Большая и светлая комната с двумя окнами, выходящими на улицу, располагалась в полуподвальном помещении, и поэтому верхний край окон позволял видеть тротуар и ноги прохожих. Все стены были исписаны надписями имен, городов, местечек и дат, в которых было трудно разобраться, — они были чужие и плохо знакомые.

В камере каждому полагалась железная койка с постельными принадлежностями и тумбочкой. На столике-шкафчике лежал толстый, изрядно потрепанный, с цветными вкладками, журнал на французском языке, что нас огорчило. Оставалось лишь рассматривать фотографии, не понимая текста.

Хотелось есть, но мы набрались терпения и ничего не просили у надзирателя. Ужин однако нам принесли. Он оказался вкусным — это была жаренная, нарезанная ломтиками картошка, с кусочками белого хлеба. Все это исчезло в мановение ока.

Поговорили о перспективах нашего пребывания здесь. Крупович, как наиболее осведомленный после общения с местной властью, настраивал нас на недельный срок. Хотелось верить, что долго здесь нас не продержат.