Зияющие высоты

Поймите меня верно,
Мои дорогие друзья,
Вне родины жить скверно,
Без родины жить нельзя.
Но если хотите добра вы,
Ей захотите помочь,
Моральное ваше право:
Бегите скорее прочь.
Надумался я тут досыта.
Оглядел чуть не весь свет.
Поймите, ребята, просто
Другого выхода нет.
Не о тоске по дому,
Тут о другом речь:
Никак нельзя по-другому
Ее от них уберечь.

Я его не порицаю, говорит Он. Но мне это не подходит. Я так не могу. Не знаю почему. Но не могу. Мое место здесь. Пусть впустую, по здесь. Здесь зарыты поколения моих несчастных предков. Здесь ни за что погиб мой Отец. Замучена даровой работой Мать. Ни за грош пропала моя собственная жизнь. Я тут мерз, голодал, испытал измены друзей, несправедливости начальства и все такое прочее. Как я могу все это бросить? Не могу. Это мое. Я есть только до тех пор, пока я здесь.

Давно-давно пришлось нам отступать. Отступление надо было прикрыть. Иначе всем каюк. Не было приказов. Не было просьб.

И отступление прикрыть
Из строя стали выходить.
Мы им сказали: ну, пока,
Счастливо оставаться.
Они сказали: что ж, пока,
Пока живите, братцы.
Мы им краюхи: вот — жратва,
В последний, может статься.
Они: к чему теперь, братва,
При жизни бы набраться.

Я остался с ними. Не знаю, почему. Я не мог не остаться. Я не могу их бросить. Никогда. Мне страшно, говорит Она.

ЧАС ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ

Уходишь? — спросил Лодер. Ухожу, сказал Крикун. Обиделся? — спросил Лодер. Напрасно. В нашем деле сгоряча всякое может быть. Надо терпимее. Не обиделся, сказал Крикун. Дело не в этом. Вы боретесь против бесправия, репрессий, диктатуры. А сами? А что ты имеешь в виду? — спросил Лодер. Многое, сказал Крикун. Например, случай с Самосожженцем. Но ты же сам не против таких акций, сказал Лодер. Да, если они добровольны и индивидуальны, а не акции организации, сказал Крикун. А вы запугали мальчишку. Вы насильно толкнули его на это дело. Я не могу вам это простить. Это изуверская жестокость. В духе Хозяина. Мы уже не раз говорили на эту тему, сказал Лодер. Это ошибка, а не суть. Суть проявляется в характерных ошибках, сказал Крикун. Кроме того, на кого рассчитан Срамиздат и кто его читает фактически? Стукачи. Слишком много тут стукачей. Сынки высокопоставленного начальства. Взбесившиеся от жира бабенки. Преуспевающие молодые работники министерства иностранных дел. Правилегированные журналисты и референты высших властей. Благополучные актеры, еще не получившие почетных званий. Много ли среди читателей Срамиздата людей, искренне и глубоко переживающих ситуацию в стране? Срамиздат стал чтивом, щекочущим нервы публике особого сорта, которая лишь изображает из себя фронду, а по сути претендует если не на власть, то на участие во власти на устраивающих ее условиях. Что-то вроде детективов с социальным оттенком. А внешняя ориентация — какой вид она приняла? Как формировались последние номера? Нужно строить номер так, чтобы это производило эффект на Западе, говорил ты. На кого? Какой эффект? Есть эффект и эффект. Есть поверхностный эффект минуты. И есть глубокий эффект времени. Эффект и сенсация — не одно и то же. Вы стали склоняться к сенсации, к позе, к саморекламе, к самолюбованию. Мне это не подходит. Уже не подходит. Я иду дальше. Куда и с кем? — спросил Лодер. Уйдя от нас, ты окажешься в полном одиночестве. Кто ты для прочих? Стукац. В крайнем случае, темная личность. Это роли не играет, сказал Крикун. Я сам себе судья, а мнение остальных меня не волнует. Моя совесть чиста.

Ему было куда уйти. Но то, куда он ушел, отличалось от покинутого только масштабами дела и масштабами сенсации. Уходить было некуда. Но оставаться было нельзя.

ВЫБОР ТОЧКИ ЗРЕНИЯ