Зима

«Дело не в предмете, а в глазе» – Нина понимала эту фразу, когда училась рисовать. Она рисовала ножи, вилки, воздух вокруг ветвей, карнизы крыш, кору деревьев, абажуры, чашки, очки, кусочки сахара. Иногда ей казалось, что не она смотрит на мир, а, наоборот, мир смотрит на неё её глазами, и она сама существует только для преломления взгляда – движения туда и обратно. И были: Нина – храм, Нина – дерево, Нина – пейзаж, и в этом не было суеты. Смыслом было только смотрение. После появлялось чувство, но оно было больше Нины, и больше пейзажа, и больше всего.

Дело не в предмете, а в глазе. Какая разница, на что смотреть или что рисовать? Ножка стола порой может рассказать о себе больше, чем парковая дорожка в камушках и лепестках.

Когда Арину первый раз принесли на кормление, Нине показалось, что в палате пошёл снег. У девочки были прозрачные ресницы, прозрачные брови, прозрачные волосики… Она была очень зимняя, очень понятная сердцу. В перерывах между кормлениями матери тосковали, ходили по коридору в поисках палаты с младенцами, маялись от избытка молока, мазали зелёнкой разрывы и раны, полученные в родах, хотели есть и спать, но когда приносили малышей, усталость и тоска улетучивались. У матерей менялись лица, распрямлялись спины, оголялась грудь. Кормление было самым древним ритуалом, и в это мгновение нельзя было сказать, какой ритуал древней – оплодотворение или кормление. Становилось невыносимо тихо, и двенадцать мам прижимали к себе младенцев. Там были слова нежности, слова нежности…

– Чернота чёрного карандаша на листе. В этом и есть красота, – говорил художник. – Да вы не робейте, заходите, сейчас я вам налью вина. Последнее время я не пишу кистью. Я дописываю. Иногда просто смешиваю в ведре акрил и выливаю на холст. Посмотрите!

С невероятной быстротой и щедростью художник стал наполнять ведро краской. Потом отошёл в сторону, прикурил сигарету, сделал две затяжки, подошёл и резко опрокинул его на приготовленный холст. Когда краска растеклась, он поманил нас пальцем. На холсте в невероятных глубоких сочетаниях смешались серебро, темнота и чернота:

– Похоже это на дно колодца? Я не знал, как оно выглядит, теперь… знаю.

Иногда Нина с Вадимом устраивали световое шоу. Вечером гасили свет и, лёжа на диване, играли множеством фонариков разной мощности. В больших и маленьких лучах и световых окнах, появлялись бабочки, слоны, собаки, абстрактные фигуры… Потом руки выбрасывали фонарики и искали друг друга.

Если рассказывать о Вадиме, роды настигали его с периодичностью гораздо меньшей, чем семь или девять месяцев. Перед родами он уходил в себя, ни с кем не разговаривал, запирался у себя в комнате, обколачивал стены, выл, кричал, мучился, и хорошо, если роды настигали его в домашней обстановке. А если на работе? Или по дороге домой? Если роды настигали на работе, его тотчас же увольняли; если по дороге домой, его не замечали. Для Вадима вся жизнь была долгим и утомительным процессом родов. Каждый раз он рожал сам себя вне больниц, акушерок и стерильных пелёнок. И каждый раз он сам становился себе и мамой, и отцом. Возможно, ему нужны были антидепрессанты или лоботомия, но, возможно, он обнаруживалнекий закон, существующий сам по себе во Вселенной, назовём его родовой матрицей. Да…

Нину он знал задолго до знакомства. В свои двадцать девять лет она была уже «талантливым и интересным молодым художником» и часто выставлялась. Её многие знали в лицо. И именно её лицо обладало для Вадима странным магнетизмом. Когда он смотрел на её фотографии, у него учащалось дыхание, и он испытывал чувство, близкое к чувству полёта, но он не летал, даже во сне. Они познакомились на её персональной выставке. Она дала ему свой телефон, он стал звонить и понял, что… как бы это так сказать и не обидеть, что Нина «на выданье». Пустота рядом с ней стремилась заполниться. Можно было быстро впрыгнуть в эту пустоту и встать рядом с ней. Он впрыгнул и встал. Разве он мог выбирать?

Вадима Нина знала до своего знакомства с ним. Перед пробуждением ей показали негатив фотографии. На фотографии был запечатлён молодой человек с вьющимися длинными волосами. Фотография была живой. Ветер обдувал одежду запечатлённого и портил причёску. «Это твой жених», – произнёс кто-то то ли женским, то ли мужским голосом. Нина проснулась – и сразу забыла сон. Нам не обязательно помнить свои сны. Также никто не стоит у нас над душой с требованиями воспоминаний о прошлых жизнях. Умер – ещё помнишь. Но если родился – сразу забыл.