Зима — имя войны

Как обычно, ватага Ненкру откочевала к травяным луговинам у великого озера Слез, поставила шатры из оленьих шкур и поселилась в окружении женщин и детей. Женщины собирали горькие семена трав и пекли хлеб, что удавалось делать лишь летом. Срывали плоды, делали уксус и мариновали в нем другие плоды. И вволю питались олениной и тюленьей печенкой.

Благодать длилась неполных три месяца. Ей предшествовал подъем солнца по небосклону да ледолом, происходивший с оглушительным гулом и грохотом. А завершить лето могла всего одна-единственная ночь ледяных ветров и внезапного снегопада.

Кулвоку временами казалось, что он переживал приятное сновидение. Хотя, конечно, и глупое.

Прежде он в определенной степени не любил лето. Оно казалось ему чем-то вроде ложного обещания ветреной женщины. Такой, которая внезапно обрушивает на тебя оглушительное счастье и ведет себя точно влюбленная. А потом без особого предупреждения вдруг предает и бросает тебя. Ты же, недоумок, все ждешь ее возвращения и радуешься ему. Уже не веришь ее клятвам и сладким речам — а все равно ждешь…

Теперь у Кулвока был Анлут, так назвали мальчишку. И что для Анлута значило лето, Кулвок толком не знал. Что значило для него человечество, в том числе сам Кулвок?.. Так или иначе, Кулвок нечаянным образом стал Анлуту отцом, а жена шамана, Нуямат, была удостоена звания матери. Ибо Анлуту, только-только появившемуся на свет, нужны были родители. Всякому ребенку необходима женщина, чтобы о нем заботиться, и отец, который отправится ради него на охоту. Нужны ли они были Анлуту? Ему ведь не потребовалось ни исцеления, ни теплого молока.

Может, он вполне обошелся бы и без пророческих слов, которыми Кулвок сопроводил его вступление в приемную семью людей-лис. Герой. Герой…

С тех пор минули несчетные тысячи ночей пятнадцати зим и близилось к концу шестнадцатое лето. Новорожденный стал подростком, потом юношей и наконец мужчиной. Героем, родившемся от плоти и льда.

Он был рослым, как самые высокие мужчины племени, прямым и поджарым, крепким, как камень, и гибким, точно ивовый прут. Как положено мужчине, он выучился охотиться и рыбачить, чинить оружие и снасти, рубить ледяные кирпичи и строить из них башенки для жилья, возводить два этажа и подвешивать прочные лесенки из моржовых канатов, чтобы подниматься в спальные помещения.

Анлута отличала неизменная вежливость. С женщинами, будь они молоды или стары, он разговаривал как умный и добрый сын — с матерью. К мужчинам он обращался почтительно, как к старшим братьям. Даже к самым глубоким старикам. Может, это было не самое подобающее обращение, но и придирок не вызывало.

Кулвок, как приемный отец, нарек парня Анлутом, что попросту означало «человек из племени Лута».

В самый первый раз увидев младенца, Нуямат пронзительно завизжала. Но визг тут же прекратился, ибо Кулвок сурово заявил ей:

— Он был послан нам, чтобы мы его вырастили. Поступай с ним, как женщины поступают со всяким новорожденным. Только перчаток не снимай, прикасаясь к нему. Жена Иноро еще кормит молоком своего последнего малыша. Она будет наливать немного в кувшин, и ты станешь кормить мальчика через трубочку, которую я тебе смастерю. Если в чем-либо усомнишься, спроси меня. Если меня не будет дома, пусть все идет своим чередом. Он выживет даже и без должной заботы. Так, по крайней мере, я думаю. Он ведь блаженствовал, лежа голым на льду.

— Но что он такое? — испуганным шепотом осведомилась Нуямат.

— Ребенок, — коротко ответил Кулвок.

— Но…

Однако он уже рассказал ей все, что от нее требовалось, и повторяться не собирался. Он просто положил младенца — а тот по-прежнему не кричал и не бился, но зато выглядел странно собранным и осмысленным — на меховое покрывало нижнего ложа, ибо тогда они еще жили в одноэтажной ледяной башенке, и отрезал:

— Делай, что сказано!

Так что особого выбора у Нуямат не было. Да она никогда позже и не возражала.

Можно ли сказать, что они в полной мере привыкли к Анлуту? Нет, нельзя. Лучше выразиться так: они стали привыкать к его непривычности. А когда он вырос, повзрослел и должен был приступить к мужским наукам, его стали учить вместе с другими мальчишками.

Домашние волки и те относились к нему не так, как к прочим людям, впрочем, без видимого неприятия. Для них он был как будто особенной частью снаряжения, которую они обязаны оберегать. Анлут, со своей стороны, не делал даже попыток выучиться обращению с нартами. Подрастая, он стал бегать за нартами других — неутомимо и быстро, и никто не помнил, чтобы он отставал.

И вот Кулвок смотрел, как Анлут легкой рысью пересекал луговину, держа в руке острогу, а на плече — кукан с серебристой добычей, и, как обычно, от этого зрелища у шамана перехватило дыхание. Ибо летний солнечный свет — точно так же, как сияние зимних звезд и багровой луны, — отражался от бледной кожи Анлута, казавшейся серебряным панцирем. Лицо же у парня было безупречно гладким, без единой отметины. Точно лед. По нему метались голубые отблески и серые тени, а белые волосы отливали золотом в лучах заходящего солнца.