Зима, когда я вырос

— Так я и думал.

— Ты меня терпеть не можешь, да, Томми?

— Да начхать мне на тебя.

— Лето — никчемное время года, да?

— Начхать мне на лето.

— Но мы же еще увидимся?

— А вот это мне до лампочки.

— Томми, Томми, когда же ты научишься правильно говорить?

— Пойду писать письмо Звану.

— Не забудь вычеркнуть в нем все грубые слова.

Я задумываюсь. Я знаю много крепких ругательств. Но никогда не видел, как они пишутся. В школе этому не учат.

Бет протягивает мне руку для прощанья. Моя рука вся потная, ее рука сухая и холодная. Она решительно разворачивается и идет прочь.

Я смотрю ей вслед.

У ворот она останавливается. Оборачивается и машет мне — долго-долго.

Я не сразу машу в ответ.

Я думаю о Зване.

Когда он стоял на палубе своего идиотского корабля, Бет ему не махала, потому что она была вместе с тетей Йос в Ларене, в саду.

Я машу Бет.

Думает ли Бет сейчас о Зване, когда машет мне?

У меня на глаза навернулись слезы, только и всего. Вообще-то я умею реветь как миленький, но иногда бывает неохота.

Улыбается она или нет?

Мне не видно.

Ну конечно же, она не улыбается, улыбаться — это не для Бет.

Я иду по длинной безлюдной аллее парка Вондела и чувствую, как сильно устал. Еле переставляю ноги. Я могу пуститься бегом или упасть на зеленую траву — ее вокруг сколько угодно.

Я смотрю на солнце.

А может, Зван сейчас тоже смотрит на солнце у себя в Бруклине и думает: а может, Томас сейчас тоже смотрит на солнце…

Когда я снова смотрю прямо перед собой, то ничего не вижу — глаза ослепли от яркого света.

Нет, падать на зеленую траву я не буду.

Через минуту я уже несусь, как сумасшедший.

Я один. Никто за мной не бежит. Я не бегу ни за кем. Я поднимаю руки и кричу в небо.