Зима, когда я вырос

— Хочу на фильм, где дерутся и поют.

Идти по городу вместе с Бет было совсем не так, как без нее. Для тринадцатилетней девочки она шла немыслимо большими шагами, так что нам была видна только ее спина. Время от времени она оборачивалась к нам и кричала: «Сегодня я устраиваю себе выходной!» или: «Сегодня я ни из-за чего не расстраиваюсь!»

— Мы идем в кино! — крикнул я ей. — В настоящий кинотеатр.

— Я плачу! — крикнула Бет.

— Она платит, — сказал я Звану.

— Какая она сегодня веселая, а? — сказал Зван.

— Я от тебя без ума, Бет! — крикнул я, когда она уже перешла через Вейзелстрат, а мы еще стояли на тротуаре.

Она обернулась:

— Что ты говоришь? Я ничего не слышу!

Потом помахала нам и засмеялась.

Я не стал повторять того, что сказал.

— Она прекрасно все услышала, — сказал Зван.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Она засмеялась, — сказал Зван. — А смеется Бет два раза в год.

— Может быть, она не смеется, когда ты рядом.

— Может быть.

— А почему ты ни в кого не влюбляешься?

— Мне нравится Лишье, — сказал Зван, — ты же знаешь.

Вот тебе и на. Я рассердился.

— Сегодня я ни из-за чего не злюсь, — сказал я.

Машин больше не было, мы могли перейти через улицу. Пока мы переходили, я шепнул Звану на ухо: «Скажи ей потихоньку, что я в нее втюрился».

— И не подумаю, — сказал Зван.

Бет дала нам по две лакричные конфетки — два черных кружочка на ледяной ладони.

— А у тебя в твоей Барлеусовской гимназии уже есть дружок, Бет? — спросил я.

Бет со Званом посмотрели на меня в недоумении. Наверняка посчитали, что это глупый вопрос, и решили не отвечать.

Я пробил каблуком ботинка слой твердого снега, пока рылся в кармане в поисках носового платка, — платки всегда куда-то прячутся, когда они нужны. Когда я опять поднял глаза, то увидел, что Бет и Зван все так же пялятся на меня; делать им, что ли, больше нечего…

— В кино все всегда целуются до одурения, — сказал я. — А я еще никогда не целовался до одурения… а вы?

Я сам не понимал, с чего это меня понесло, но я задал свой дурацкий вопрос прежде, чем успел подумать.

— Сегодня я ни из-за чего не расстраиваюсь, — сказала Бет.

Она провернулась и пошла вперед.

— Что это на тебя нашло, Томми? — спросил Зван, когда мы шли дальше следом за Бет.

— Дурак я. Теперь она меня, наверное, будет ненавидеть, — сказал я. — Что мне делать? У нее нет сумки, которую я мог бы понести. Когда она на меня смотрит, мне кажется, что у меня из носа сопля свешивается. А о чем вы с ней вообще-то разговариваете?

Зван пожал плечами.

— Не вредничай, Зван, расскажи мне, тогда я буду знать, как разговаривать с такой вот девочкой.

— Иногда она читает мне свой дневник.

— Правда? И про что она там пишет?

— Про то, как поссорилась с мамой. Она читает об этом так красиво, будто это сказка, совсем забываешь, что речь идет о настоящей ссоре у нас в доме.

— Бет читает вслух лучше всех на свете. А она читает тебе все, что пишет?

— Какое там!

— А про меня она в дневнике пишет?

Зван усмехнулся.

— Это не смешно, Зван, скажи мне честно.

— Томми то и Томми се, — сказал Зван. — Я знаешь как ревную!

От счастья я примолк. Хотя я терпеть не могу, когда меня называют Томми, мне было жутко приятно, что в дневнике у Бет я Томми, а не Томас.

Напротив «Синеака» на улице Регюлирсбрестрат в маленьком кинотеатре шел «Али-Баба и сорок разбойников»[20]. К счастью, на него пускали без ограничения возраста.

Мы долго стояли в очереди. Мой нос несколько раз тыкался в черные волосы Бет, и она не обращала внимания, потому что когда стоишь в очереди, то такое бывает.

Девушка в униформе провела нас в зал. Мы сидели совсем близко от экрана. В зале было дымно, потому что все курили как ненормальные. И еще здесь рыгали, харкали и кашляли.

Бет сидела между нами.

— Попроси этих курильщиков перестать дымить, — сказала Бет.

Я встал, повернулся лицом к залу и заорал во всю глотку:

— Перестаньте, пожалуйста, все курить!

Зал грохнул от хохота, и я поскорее сел на место.

— Не делай так больше, Томас, — прошептала Бет. — Мне ужасно стыдно.

— Ты же сама попросила.

— Это я в шутку.

Я заметил, что Зван прислушивается к нашему разговору.

— Она пошутила, Зван, — сказал я.

— Откуда ты знаешь?

— Она сама сказала.

— Значит, ты должен посмеяться, — сказал Зван, — просто из вежливости.

— Тсс, — сказала Бет.

Я вздрогнул от счастья, когда занавески на экране раздвинулись и в зале зазвучала громкая музыка.

Начался киножурнал. Мы увидели ледяные просторы, вмерзшие корабли, людей с тележками, груженными углем, — в кинотеатре было, к счастью, тепло, и диктор за кадром говорил раскатистым голосом о том, что во всей нашей стране царит холод, но мы это и так видели, так что он мог бы и помолчать.

Потом был короткометражный фильм про Трех Балбесов[21] — трех маломерок-братьев с дурацкими физиономиями. Один из них, с челкой, время от времени зажимал кому-нибудь нос и вращал руку вправо, при этом раздавался жуткий скрип, или же колотил кого-нибудь молотком по голове, и тогда слышался металлический звук, вроде того, как звучит индийский гонг у дяди Фреда. Я понял, что это такое кино, чтобы люди не плакали, а смеялись, вот я и смеялся до одури.