Зима, когда я вырос

Война. Я на большом чердаке. Я это знаю, потому что над головой у меня длинные темные балки; далеко-далеко стоит кровать, освещенная какой-то лампочкой. Я иду к кровати и вижу, что на подушке лежит голова Звана. Зван просыпается, садится в кровати и смотрит на меня.

Апелдорн

Через несколько недель мы с папой уехали из Амстердама. Наконец-то и я сел в поезд! Но я не ощутил того удовольствия, которого ждал. Мне было не перед кем хвастаться, потому что мы ехали в Апелдорн, где у меня нет ни одного друга (и никогда ни одного друга не будет, но в поезде я об этом еще не знал).

Я сидел напротив папы — лицом по ходу поезда.

Поезд никак не отправлялся. Папа задремал. С ним так бывает, когда он сидит без дела. Когда поезд тронулся, папа проснулся.

Я смотрел в окно и видел много интересного: маленькие человечки на маленьких велосипедиках, маленькие машинки — они ехали медленнее, чем наш поезд, и потому отставали от нас. Я балдел от перестука колес и от тихого свиста пара из паровозной трубы.

Папа казался жизнерадостным.

— Тебе нравится в поезде? — спросил он.

Я ничего не сказал и продолжал глядеть сквозь грязное стекло на улицу. Через некоторое время мне уже все было ясно: за окном луга и луга, а все коровы похожи друг на друга.

— А почему ты не поищешь себе работу в Амстердаме? — спросил я.

— Я ничего не нашел, малыш, — сказал он. — А двоюродная сестра Фреда знакома с директором картонажной фабрики, и когда она ему рассказала, что я артист и ищу работу, он сказал: пусть приезжает, время от времени мы организуем праздники.

— И кем ты будешь работать на фабрике?

— Социальным работником.

— Что это такое?

— Понятия не имею, — сказал он.

В Апелдорне я никого не знал. Я бродил по незнакомым улицам и нередко сбивался с пути, когда просто выходил прогуляться.

Вначале я вспоминал время от времени про Бет и про Звана, но там не было ни единого местечка, связанного с ними, и я их забыл, я забыл вообще все на свете. Я ходил в школу, где даже не знал имен своих одноклассников, я ходил к парикмахеру, который стриг меня так коротко, что в первый раз я сам себя не узнал: из зеркала на меня смотрел какой-то деревенский мальчишка.

Мои воспоминания таяли, как весенний снег.

Зван и Бет уехали. Я сам тоже уехал.

В Апелдорне я был чужаком, ничего не поделаешь.

Когда я бродил по лесам, и у меня под ногами трещали веточки, и на руках появлялись царапины от сухих кустов, — я переставал чувствовать себя чужаком, я снова был самим собой — мальчиком, скучавшим по дому на Ветерингсханс.

И еще я делал все, что полагается: спал, ел, смотрел сны и бегал вдоль домов, под деревьями. Это не помогало, я чувствовал себя заблудившимся — даже когда лежал в полной безопасности рядом с папой в скрипящей кровати.

Однажды ночью я проснулся в испуге.

Папа тихонько храпел.

Проснулся я не от этого. Я не стал перекладываться на другой бок, чтобы его не разбудить.

Я лежал и смотрел в потолок.

Занавески были приоткрыты, у меня над головой танцевали тени от веток.

Я думал: а ведь Зван уже вернулся в Амстердам. Зван лежит один в нашей большой двуспальной кровати и не может заснуть. Он весь день искал тебя в Амстердаме. А тебя там нет, потому что ты торчишь в этом чертовом Апелдорне.

Я закрыл глаза и стал смотреть сон про Амстердам.

Там еще зима. Я вижу, как Зван идет по пустой Галерее, по пустому Амстелвелду. Я вижу, как он стоит у перил моста Хохе Слёйс и смотрит на лед, покрывающий Амстел. Со льда ему машет Бет. «Нигде не могу найти Томаса!» — кричит он Бет. «Какое тебе дело до этого чудика!» — кричит Бет в ответ. Зван пожимает плечами. Он знает, что, когда Бет сердится, на нее нельзя обижаться.

Я открыл глаза и снова оказался в Апелдорне. Теплая летняя ночь. Я слышу папин храп, и я снова чужак.

Через четыре месяца мы поехали обратно в Амстердам.

В поезде я все время думал: быстрее, быстрее!

Но машинист считал, что поезд идет достаточно быстро.

Я спросил папу:

— Как ты думаешь, Зван и Бет все еще в Девентере?

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Ах вот как, — сказал папа, — они, оказывается, в Девентере. Это совсем рядом с Апелдорном, если бы ты раньше сказал, мы могли бы к ним туда съездить.

Я ругнулся про себя.

Почему я этого не знал? Почему никто никогда не рассказывает мне того, что для меня важно? Почему я до всего должен доходить своим умом? Это занимает столько сил и времени, с ума сойти можно!

Лето без туч и дождя

Амстердам. Первое воскресенье августа, полдень. Я стою у окна, а папа задремал на своей кровати в проходной комнате.

Долгие месяцы, проведенные в Апелдорне, кажутся сейчас дальше, чем зима со Званом. А я еще даже не спал в своей кровати.

Я вижу грязную воду в канале, неприбранные садики за домами на Ветерингсханс, и мне кажется, что я всего несколько часов назад попрощался со Званом и с Бет на перроне Центрального вокзала.

Какая чушь.

Тогда стоял мороз. А теперь от жары тают даже булыжники перед домом.

В Апелдорне от меня пахло Амстердамом, и здесь тоже все пахнет Амстердамом, здесь я не бросаюсь в глаза, здесь я не чужак.

Ладно.