Зима любви

— Просто людям все страшнее и страшнее жить, — ответила она весело. — Они боятся старости, боятся потерять то, что имеют, боятся не получить желаемого, боятся скуки и показаться скучными другим. Они живут в панике, их ест изнутри патологическая жадность.

— И вас это забавляет? — спросил Шарль.

— Иногда забавляет, иногда выводит из себя. А вас разве нет?

— Да я как-то не придаю этому значения. Вы же знаете, я плохой психолог. Просто я замечаю, что со временем незнакомые люди все чаще бросаются мне в объятия… все чаще еле ворочают языком и не стоят на ногах.

Ну не мог же он сказать ей: «Никто, кроме вас, меня не интересует. Я часами занимаюсь психоанализом, размышляя о вас. Вы уже превратились для меня в идею «фикс». И мне тоже страшно. Да, именно так, как вы говорите: мне страшно потерять то, что я имею. Я тоже в панике, и меня съедает жадность».

Люсиль повернула голову, чтобы посмотреть на него. Неожиданно она почувствовала небывалую нежность к этому человеку. В сущности она никогда особенно не любила его. Ей захотелось поделиться с ним своим счастьем. Но это счастье дарила мысль о завтрашнем свидании. «Сейчас десять часов вечера. Через семнадцать часов я упаду в объятия Антуана. Если утром подольше поспать… Только бы время не тянулось так бесконечно». Она положила ладонь на руку Шарля. Красивая, холеная рука. Совсем недавно на ней появились маленькие, старческие пятна.

— Ну и как эта картина Болдини?

«Она хочет сделать мне приятное, — подумал Шарль с горечью. — Знает, что я не просто деловой человек, что меня еще волнует живопись. Только забывает, что мне уже пятьдесят лет и я несчастен, словно брошенная собака».

— Хорошее полотно. Написанное в его лучший период. Уильям купил его за гроши.

— У Уильяма все за гроши, — бросила Люсиль, смеясь.

— То же самое мне сказала и Диана, — ответил Шарль.

Они замолчали. «Ну вот еще, — подумала Люсиль. — Я вовсе не собираюсь двусмысленно замолкать, когда речь зайдет о Диане или Антуане. Идиотизм какой-то. Если бы только я могла ему вот так просто сказать правду: Антуан мне нравится, мне хочется смеяться с ним, лежать в его объятиях. Но что может быть хуже для человека, который любит тебя? Может быть, он стерпит, зная, что я сплю с ним, но то, что мы вместе смеемся… Самое страшное — это смех».

— Диана была сегодня какая-то странная, — сказала Люсиль. — Я разговаривала с Антуаном и Клер, когда увидела, как она пробирается к нам сквозь толпу. Эти остекленевшие глаза, потерянный вид… Мне стало страшно.

Она попыталась засмеяться. Шарль повернул к ней голову.

— Вам стало страшно? А может быть, вам стало ее жалко?

— Да, — ответила она спокойно. — И жалко тоже. Когда женщина стареет — это ужасно.

— Когда мужчина — тоже, — весело добавил Шарль. — Уж будьте уверены.

Оба рассмеялись. Рассмеялись тем неестественным, неживым смехом, от которого кровь стынет в жилах. «Ну что ж, — подумала Люсиль. — Значит, так. Будем избегать опасных поворотов, будем шутить и втайне делать, что захочется. Но что касается меня, то завтра, в пять часов, я буду в объятиях Антуана».

И она, которая так ненавидела жестокость, вдруг обрадовалась тому, что способна на нее.

Потому что ничто, ничто на свете не в силах было помешать ей встретиться с Антуаном, услышать его голос, ощутить его тело, его дыхание. Она знала это, и собственное всепоглощающее желание удивляло ее все больше и больше. Оно было даже острее, чем то состояние счастья, которое она испытала там, на коктейле, когда встретилась с ним взглядом. А ведь раньше ее планы зависели от погоды, настроения… Настоящая любовь, страсть пришла к ней только раз, когда ей было двадцать лет. И это была печальная история. Поэтому с тех пор она относилась к любви осторожно, с грустью, почти как и к религии. Словно все это не имело смысла, все было обречено кончиться ничем. И вдруг она обнаружила в себе силы любить и быть счастливой. И это чувство вместо того, чтобы удобно и тихо устроиться внутри, переполняло ее, рвалось наружу. Раньше она не замечала, как проходит время: дни сливались в недели и уходили прочь. Теперь она сомневалась, хватит ли ей этого времени на любовь к Антуану.

— Знаете, Люсиль, на днях я уезжаю в Нью-Йорк. Мол-сет, поедете со мной?

Голос Шарля был абсолютно спокойным, словно он и не сомневался в ее ответе. К тому же Люсиль любила путешествовать, и он это знал. Но она не ответила сразу.

— Почему бы и нет. Вы едете надолго?

«Невозможно, — подумала она, — невозможно. Что я буду делать без Антуана десять дней? Шарль слишком рано принялся создавать препятствия. Или слишком поздно. В любом случае это жестоко. Я готова отдать все города мира за комнату Антуана. Мне не нужны другие путешествия и открытия, кроме тех, что мы можем сделать вместе в темноте ночи». Она вдруг ясно и четко вспомнила один эпизод в постели, смутилась и отвернулась к окну.