Зима мира

Деятельность шпионской сети Карла свернула. Оборона превратилась в хаос. Планы сражений значили мало. Секретные разведданные из Берлина не представляли особой ценности для побеждающих советских войск. Ради них уже не стоило так рисковать. Шпионы сожгли свои шифроблокноты и спрятали радиопередатчики в руинах разбомбленных зданий. Они договорились никогда не упоминать о своей работе. Они действовали смело, ускорили окончание войны и спасли много жизней; но нельзя было ожидать, что народ потерпевшей поражение Германии будет смотреть на это с их точки зрения. Так что их мужественная работа должна навсегда остаться тайной.

Пока у колонки Карла ждала своей очереди, мимо них на восток, к линии фронта, проехал противотанковый взвод гитлерюгенда. Во взводе было двое мужчин лет пятидесяти и дюжина подростков, все на велосипедах. На каждом велосипеде впереди было примотано по два одноразовых противотанковых гранатомета. Это было новое оружие, оно называлось «Панцерфауст»[14]. Форма была мальчишкам слишком велика, и большие каски выглядели бы на них смешно, не будь их положение столь безнадежным. Они отправлялись сражаться с Красной Армией.

Они шли на смерть.

Когда они проезжали мимо Карлы, она отвернулась: ей не хотелось вспоминать потом их лица.

Когда она наполняла ведро, женщина, стоявшая за ней в очереди, фрау Райхс, тихо – так, чтоб никто не слышал – спросила:

– Вы, кажется, подруга жены доктора?

Карла напряглась. Фрау Райхс, несомненно, говорила о Ханнелор Ротман. Доктор исчез вместе с психиатрическими пациентами еврейской больницы. Сын Ханнелор, Руди, выбросил свою желтую звезду и присоединился к евреям, жившим в подполье, берлинцы их называли «подводными лодками». Но Ханнелор, сама не еврейка, по-прежнему жила в их старом доме.

Последние двенадцать лет вопрос «Вы подруга жены еврея?» звучал обвинением. А сейчас? Карла не знала. С фрау Райхс они были едва знакомы, и доверять ей не следовало.

Карла закрыла воду.

– Доктор Ротман был нашим семейным врачом еще когда я была маленькой, – осторожно сказала она. – А что?

Фрау Райхс встала на ее место у колонки и начала набирать воду в большую банку, в которой раньше было масло для готовки.

– Фрау Ротман забрали, – сказала она. – Я подумала, что надо вам сказать.

Это было в порядке вещей. Людей все время «забирали». Но когда это происходило с кем-то из близких, то воспринималось как удар в самое сердце.

В попытках узнать об их судьбе не было никакого смысла – на самом деле это было очень опасно: была велика вероятность, что те, кто расспрашивают об исчезнувших, исчезнут и сами. Но все равно, Карла должна была спросить.

– А вы не знаете, куда ее забрали?

Но на этот раз она получила ответ.

– В пересыльный пункт на Шульштрассе. – Карла почувствовала надежду. – Это в старой еврейской больнице, в Веддинге, знаете?

– Да, знаю. – Карла временами работала в этой больнице, неофициально и незаконно, поэтому ей было известно, что правительство отобрало одно из зданий, патологоанатомическую лабораторию, и отгородило колючей проволокой.

– Надеюсь, с ней все будет в порядке, – сказала фрау Райхс. – Она была добра ко мне, когда моя Штеффи болела… – Она закрыла кран и пошла, неся свою банку.

Карла повернула в другую сторону и поспешила домой.

Надо было что-то сделать для Ханнелор. Вернуть кого-то из лагеря всегда было почти невозможно, но сейчас, когда все рушилось, возможно, что-то и могло получиться.

Она отнесла ведро в дом и отдала Аде.

Мод ушла в очередь за продуктовыми пайками. Карла переоделась в форму медсестры, думая, что это может пригодиться. Она объяснила Аде, куда идет, и снова вышла из дома.

В Веддинг надо было идти пешком. До него было километров пять-шесть. Она задумалась, стоит ли пробовать. Даже если она найдет Ханнелор, то наверняка не сможет ей помочь. Но потом она подумала о Еве в Лондоне и о Руди, скрывающемся где-то здесь, в Берлине: как ужасно было бы потерять мать в последние часы войны. Она должна была попытаться.

По улицам ходила военная полиция, она останавливала прохожих и требовала предъявить документы. Работали они по трое, представляя собой дисциплинарный суд, и в основном их интересовали мужчины, способные держать в руках оружие. На Карлу в сестринской форме они не обратили внимания.

Было странно видеть на фоне разрушенного города пышно расцветающие белым и розовым яблоневые и вишневые деревья, и в моменты тишины между взрывами слышать птиц, поющих так же радостно, как всегда весной.

К своему ужасу, Карла увидела нескольких повешенных – они висели на фонарных столбах, некоторые были в форме. Почти на всех были таблички с надписью «Трус» или «Дезертир». Она знала, что их приговорили эти уличные суды-тройки. Неужели еще недостаточно смертей, что нацисты никак не могли успокоиться? Она чуть не заплакала.