Зима на разломе (Ближний Восток, 1993-94)

Достаточно было поцеловать ее в любое место между подбородком и коленками, провести ладонью по спинке или просто дотронуться кончиком языка до мочки уха, как она начинала чаще дышать и норовила прижаться ко мне всем телом. Когда мы забегали в заветный номер и закрывали дверь ножкой стула, я иногда пытался чуть помучить ее - не раздевать сразу, а просто обнять и подразнить, потеревшись животами. Но как только наши джинсы разок-другой цеплялись застежками, Эти не выдерживала и с легким стоном принималась срывать с меня одежду. Тогда я быстро раздевал ее, клал на кровать и впивался в губы горячим поцелуем. Мне приходилось почти непрерывно целовать ее все два часа, чтобы она не могла кричать.

Первые несколько дней мне никак не удавалось отделаться от ощущения, что я трахаю какой-то библейский персонаж, но потом я привык к экзотической внешности Эти и получал от общения с ней несказанное удовольствие. К тому же традиционное воспитание никак не отразилось на ее раскованности: делая минетик или приглашая меня в туалет (иногда мы не могли дождаться обеда и заскакивали на минутку в уборную, чтобы, закрыв рубашкой объектив камеры, торопливо и страстно трахнуться) она ни капельки не смущалась.

Бедной Анечке я теперь мог уделять совсем мало внимания. Мы встречались от силы раз в неделю, и за эти несколько часов я, как ни старался, не мог в достаточной степени насытить любовью ее молоденькое и горячее тело. Правда, я обнаружил, что если щекотать ей языком вишенку, одновременно одним пальцем поглаживая отверстие попки, а другим массируя изнутри норку, то она бурно кончает раз за разом с интервалом в минуту-две. Пользуясь этим недостойным методом, я мог всего за час довести ее до такого изнеможения, что она лежала пластом, лишь мелко вздрагивая и еле слышно постанывая. Но на неделю такой разрядки ей все равно не хватало.

Вскоре мне доложили, что снова видели ее с Левой. Ну, ничего не поделаешь. Я бы на ее месте не стал встречаться с парнем, который нанял двух урок,чтобы ей изрезали бритвой лицо, но у Ани, как потом выяснилось, были свои планы.

Однажды утром ко мне подбежал Ари, наш надсмотрщик.

- Тебя к телефону, - закричал он в волнении, - сам мистер Прикс! Я тут работаю два года, но ни разу не имел чести разговаривать с самим мистером Приксом!

- Владимир? - раздался в трубке тонкий голос, явно принадлежавший хитрой старой лисе. - Мне только что звонили из Управления Охраны Природы и просили, чтобы мой шофер срочно отвез вас в Хай-Бар.

Я вскочил в его блестящий, как мокрая канализационная труба, восьмидверный "Монтгомери-800", и мы с включенной сиреной помчались на север. В Хай-Баре меня встретил Рони Малка.

- Хорошо, что ты приехал, Вови, - сказал он. - У африканской ослицы трудные роды, Тони Ринг отказался делать операцию, а Бени говорит, что займется ей, только если ты будешь ассистировать.

Ослица с потерянным видом бродила по саванне, из-под хвоста у нее торчало копытце жеребенка. На песке позади оставалась мокрая дорожка из крови и зеленых околоплодных вод. Мы окружили ее, набросили на шею лассо, а на голову конскую уздечку, связали передние ноги и притащили инструмент.

- Боюсь, придется делать кесарево, - сказал Беня. - Ну-ка, давай ощупаем живот.

Мы положили с двух сторон ладони на брюхо ослицы, но тут она поднатужилась, и жеребенок в долю секунды высунулся больше, чем наполовину. Мы изо всех сил повисли на ней и еле успели заставить лечь, чтобы он не упал с высоты ее роста.

Малыш вывалился на песок и чихнул. Ослица вскочила, едва позволив нам снять уздечку и обрезать путы на ногах, повернулась и принялась его вылизывать, не обращая на нас никакого внимания.

- Вот, что значит настоящие специалисты, - восхищенно произнес Рони Малка, наблюдая, как осленок пытается встать на ножки. - Одно прикосновение, и все...

Шофер мистера Прикса был несказанно удивлен, когда всего через час я вернулся в совершенно пьяном виде, на ходу досасывая шампанское из горлышка бутылки, которую мне дали с собой. Он отвез меня на работу, и не знаю, как я ухитрился за остаток дня никого не облить супом, пока порхал с подносами между столами. Меня никто не осмелился ни о чем спросить, а русские медведи сами болтать не любят.

Наутро я обнаружил, что мой статус изменился. Собственно, меня и раньше уважали.

Первые несколько дней на новом месте я всегда хорошо работаю. Потом перестаю, но сложившуюся репутацию уже не изменить. Теперь же начальство прониклось ко мне таким почтением, что взамен быстро сбежавших израильтян взяло двух русских студентов.