Зима стальных метелей (CИ)

А потом их начинали расстреливать прямо на пятачке — он простреливался насквозь. Люди за трупами прятались, только труп — неважная защита осенью. Вот зимой, другое дело, хорошо промороженный покойник гарантированно спасет, что от пули, что от осколка. А если мертвые тела поливать водой на морозе, то можно непреодолимую стену любой высоты и толщины построить. Лишь бы материала хватало, а на Невской Дубровке мертвецов всегда было в избытке. При выводе с пятачка 177й стрелковой всех выживших там бойцов при отходе утопили. От дивизии уцелел только штаб…

Короче, шикарное место для героев и стратегов. А наши друзья в штабе армии не забыли совещания, и когда штаб фронта приказал выделить дивизию для переброски на Невский пятачок, они сразу вспомнили о нас. И разразились громом и запахом, идите туда! Лично мне шевелиться было лень, а уж погибать за товарища Хозина и Жданова тем более не хотелось. Повертел бумажку от армейского командования.

— Значит, так, — говорю своему комполка. — Ничего не делаем. Бери начштаба, пиши письмо. В приказе не указан маршрут следования и пункты, где полки дивизии будут получать горячее питание в пути. Требуем пояснений. Загадаем им загадку, пусть головы-то поломают, а то привыкли дурачков под пули подставлять. Тут им не здесь.

— А смысл? — спрашивает Соломин.

— Большой. Время выиграем. Немцы не десятого, так одиннадцатого ноября начнут бои за Тихвин. С целью замкнуть внешнее кольцо вокруг Ладоги. Вот это будет настоящая блокада — классическая, без единой щелочки, только самолетом можно будет долететь. И что бы там не придумывали в штабах, Москва нас бросит Тихвин спасать. Посмотри на карту — это очевидно, — поясняю своему командиру.

— Смотрю, очевидно. Поеду к комдиву, — что-то растерялся мой комполка.

Ну да ладно, прорвемся.

К вечеру приезжает.

— Собирайся с вещами. Ты назначен заместителем начальника штаба дивизии.

*****. И девчонок не нашел. Просто сходил на фронт, без всякого толка.

— Хорошо. Только в штабе я мог бы и в цитадели сидеть, — бурчу недовольно, пусть чувствует мое настроение.

Прошелся по ротам, ротный-Один вместо меня на батальон, его командир первого взвода на роту. Все остальное по-прежнему, исконному порядку. Вещи собрал, рюкзачок увесистый получился. В штабе полка отметку сделали — выбываю к новому месту службы.

Вышел из штабной землянки, весь батальон и танковая рота в сборе.

— Господин фельдфебель, выражаю вам мое неудовольствие. Что за стадо баранов вокруг? Разве так должна себя вести гвардия Севера?

— Рота, стройся! Батальон, первая, вторая, третья….

Самое время для обстрела, сразу бы немцы счет сравняли.

Стоят рядами, пришли прощаться. Черт, это что, слезы, что ли?

Беру под козырек.

— Церемониальным…. На грудь линейного… Дистанция… Шагом марш!

Эх, ребята, не успел я вам сказать Главную Военную Тайну. Из дураков и рабов солдат не получается. А раз вы бойцами стали, значит, в рабы уже не вернетесь. А значит, дорога вам одна — на пулеметы…

Постарайтесь остаться в живых…

Прошли кривоватые ряды, подхватил я рюкзак и пошел на дорогу. До штаба дивизии путь далек, а до Новой Ладоги и того дальше. Пока, действующая армия, не хочу я с дивизионным особым отделом общаться, сорвусь, убью там всех. Мы лучше мимо пойдем. А то предложат мне жбанчик с пивом, а я в него им помочусь, беря пример с солдата Швейка.

Человека никто не ищет, если он умер. Распаковал мешок, достал форму НКВД. Пехотную форму убрал, из порта сообщу о гибели однофамильца. Или Снегирева попрошу, пусть он подполковника внесет в списки павших героев. Торможу грузовичок, поехали. Уже начало ноября, как время-то летит. И где девицы, ведь весь фронт не перероешь. Что с ними могли сделать, об этом лучше не думать. Не буду.

— Здравия желаю, товарищ капитан НКВД! А мы думали, что вы в армию ушли, посылки возим в стрелковую дивизию для вас, — вот я до буксира добрался.

— Нет, это не мне, братцу моему сродному. А я — это секрет, но тебе скажу, по нашим лагерям в комиссии работал, добровольцев на фронт отбирал. Не каждому ведь оружие доверишь? — отвечаю капитану. — Когда в путь?

— С темнотой отчалим, самолеты немецкие лютуют, даже за лодками гоняются. Днем уже никто и не ходит по озеру.

— Устал я, — говорю, — лягу сразу, приплывем — разбуди.

И вниз спустился.

Будет белой постель, где зеленая ель, тихий крест над холмом, где последний твой дом, а наследство-то все — только стрем и облом. Песни порванных вен, пляски новых измен, флаги над головами не вставших с колен. Через стену дождя — каждый выстрел в тебя, это — время слепых, бьющих время под дых.

Готичненько. А проснулся я значительно раньше. Привязался к нам какой-то особо вредный самолетик, и полночи норовил нас утопить. Заходов шесть сделал, три раза находил, потом капитан сказал — есть такие пилоты, кильватерный след на воде видят. Так что удирали мы в Осиновец на полном ходу, никуда не заходя.