Зима стальных метелей

Из отдела НКВД речного пароходства я сразу бумаги о гибели подполковника пехотных войск Синицына отправил в управление кадров фронта. С пометкой: «Проверено», чтобы меньше суетились. За подписью дежурного по отделу. Все, история закончена — пехотинец утонул по дороге к новому месту службы. Прощай.

Пока я следы заметал, командующий фронтом вывел на Невский пятачок еще пять дивизий, четыре стрелковых и одну НКВД. На западном берегу стояли в ожидании приказа на переправу 10 и 11 стрелковые дивизии, 4я бригада морской пехоты и 123я Краснознаменная тяжелая танковая. Зачем она там стояла, было неясно, ни одного тяжелого понтона, на который можно было бы загрузить танк «КВ-1» или «КВ-2» у советского командования не было и в помине. Переправить на противоположный берег хотя бы один танк было невозможно. Танкисты маневрировали под непрерывным огнем, теряя машины и людей без всякого смысла. Сказать об этом вечно пьяному Хозину смельчаков не нашлось.

Пятачок на Невской Дубровке был блокирован немцами качественно. Справа от него вермахт устроил опорный пункт на базе деревни Арбузово, а слева мощный укрепрайон включал в себя здания 1го Городка и непробиваемые железобетонные блоки 8й ГЭС, отданные в свое время без боя, и превращенные противником в неприступную крепость. На риторический вопрос — что нам мешало держать там оборону, рискну ответить.

Вся советская кадровая политика всегда была направлена на выявление умных и инициативных командиров и их устранение. Самым тяжким обвинением для военного было обвинение в «бонапартизме». И это правильно, кстати. Сам Бонапарт поначалу был всего лишь первым консулом. Кто-нибудь помнит его соратников?

Так же быстро был бы забыт и товарищ Сталин с прочим партийным сбродом, приди к власти настоящий полководец. Поэтому их и резали все время, с Махно начали и Берией закончат.

Вот наличие огромного количества послушных и исполнительных стратегов в Красной Армии и мешало Красной Армии просто воевать. Они ничего не могли сделать без приказа — привычки не было и умения думать. Я их не осуждаю — иначе было нельзя, слишком многих уже убили, чтобы рисковать выделиться из общей толпы. Тут, как на фронте — встал первым, сразу на пулю и наткнулся. Примерно так.

А третьего ноября в атаку на полевые укрепрайоны вермахта пошли свежие части 168 стрелковой дивизии. Не стал генерал-майор Бондарев выделяться, просто совесть ему не позволила в землянке отсиживаться, взял он винтовку и встал в цепь. Боем управлял начальник оперативного отделения Борщев. Только не мог он ничем помочь полкам, снаряды, как хлеб, выделялись по норме, и хватало этой нормы на пятнадцать минут огня перед началом атаки. И все. И он тоже взял винтовку в руки…

Рядом, так же, в общей цепи шли полковники Андреев и Вехин, комдивы 86й и 177й дивизий. Совесть на войне сильно жизнь сокращает…

В начале ноября трупы на улицах пока еще живых людей пугали. Их обходили. Позже мертвые тела буду просто перешагивать, если силы есть, или проходить впритирку, если ноги уже не поднимаются. На Сенном рынке лежал короткий ряд тел, труповозку поджидал. Глянул мельком, подошел ближе. Половина мне знакомы. Три инвалида и один старый чекист.

— За что их? — спрашиваю у тени на углу.

Тени нет до меня дела, она живет в своем мире, где много хлеба и легко поймать вкусную, жирную крысу. А пока крысы еще тощие, трупов мало. Вон, маленький крыс крадется к лужице крови, натекшей из расстрелянных людей.

Тень стремительна, как танковый удар из засады. Бросок, удар, предсмертный взвизг. Потрясающая четкость движений, самураи от зависти сделали бы харакири.

— У них были продукты. Значит, они воры или спекулянты. Вот и расстреляли, — заговорило существо. — А конфет у тебя больше нет?

— Ты, почему здесь? Тебя же должны были еще осенью вывезти, — вспоминаю беспризорника.

— Это мой город, — просто ответила тень.

— Вот тебе сахар, сухари и колбаса, — говорю, — а крысу выбрось, они заразные.

— Я ее мяснику отдам, он из любого мяса колбасу готовит. А если тебе что-то нужно будет, меня всегда здесь найти можно.

И исчезла тень, как и не было. Да, суровая жизнь в суровое время. Надо до штаба дойти. Добрался, картина не обрадовала. Комендант внутренней тюрьмы лежал ничком на пороге приемной. Прохожу в нижние коридоры, переоборудованные под склады, настроение портится совершенно — все вынесли, подчистую, до последней крошки.

Черт, у меня остались продукты в рюкзаке, совсем немного, и все. Карточек у меня нет, я со всех учетов снят, ведь я должен быть в армии. Но это все житейские мелочи. Уже третье ноября заканчивается, надо убираться в цитадель, пока еще по Ладоге суда ходят. А пару дней поголодать — только на пользу некоторым, а то отрастил живот на картошке да блинах. А сгущенку жалко — меня даже мысль о ней радовала, приеду, сяду у самовара, эх, не судьба. Надо старого чекиста похоронить — дед хоть это заслужил.

Поднимаюсь наверх, подхожу к телу.

— Не знаю, каким богам ты молился, но пусть Джа присмотрит за тобой в полях вечной охоты, старик, — говорю, переворачивая тело.