Зима тревоги нашей

В июне мужчина, повинуясь инстинкту, косит траву, бросает семена в землю и ведет нескончаемую войну с кротами и кроликами, с муравьями, жучками и птицами, со всеми, кто посягает на плоды его трудов. А женщина смотрит на кудрявые лепестки розы и вздыхает, оттаивая душой, и кожа у нее становится как лепесток, а глаза – как тычинки.

Июнь – веселый месяц, прохладный и теплый, влажный и звонкий, месяц, когда все идет в рост и все старое повторяется в новом, сладость и отрава, созидание и пагуба. По Главной улице бродят, взявшись за руки, девушки в узких брючках, и крохотный радиоприемник, прижатый к плечу, напевает им на ухо любовные песни. В аптекарском магазине Тэнджера сидят на высоких табуретках юноши, полные сил, потягивая через соломинки залог будущих прыщей. Они смотрят на девушек козлиным взглядом и отпускают пренебрежительные шуточки на их счет, а у самих скулит нутро от любовного томления.

В июне почтенный делец завернет к «Элу и Сьюзен» или в «Фок-мачту» выпить кружку холодного пива, заодно соблазнится стаканчиком виски, а там, глядишь, и напьется средь бела дня. И так же средь бела дня то одна, то другая запыленная машина воровато пробирается к неказистому дому с наглухо закрытыми ставнями, что стоит на отшибе в конце Мельничной улицы: там Элис, городская шлюха, разрешает послеполуденные сомнения ужаленных июнем мужчин. А за волнорезом весь день покачиваются стоящие на якоре лодки, и повеселевшие люди выпрашивают себе у моря пропитание.

Июнь – месяц ремонта и стройки, планов и замыслов. Редко кто не тащит к себе в дом цементные блоки и всякую строительную мелочь и не рисует на старых конвертах нечто, напоминающее Тадж-Махал. Десятки лодок лежат на берегу кверху килем, блестя свежей краской, а хозяева их, распрямив спину, любуются своей работой. Правда, школа еще крепко держит в узде непокорных ребятишек, но бунт накипает, и, когда подходит время экзаменов, вспыхивает эпидемия простуды, свирепствующая вплоть до первого дня каникул.

В июне прорастает сладостное семя лета. «Куда мы поедем на Четвертое июля?.. Пора уж нам подумать, как мы проведем каникулы». Июнь – мать сокрытых возможностей и опасностей: храбро плывут утята, не видя под водой разинувшей пасть черепахи, салат зеленеет, подстерегаемый засухой, помидоры тянутся вверх, пока не добралась до них гусеница совки, отцы и матери семейств, размечтавшись о горячем песке и загаре, забывают бессонные ночи, звенящие музыкой комаров. «Уж в этом-то году я отдохну. Не измотаюсь, как в прошлом. Не дам ребятишкам устроить мне вместо отпуска двухнедельный ад на колесах. Я весь год тружусь. Эти две недели мои. Я весь год тружусь». Перед радужными перспективами отдыха бледнеют воспоминания, и кажется, что все к лучшему в этом лучшем из миров.

Нью-Бэйтаун долгое время пребывал в спячке. Те, что правили им – его политикой, моралью, экономикой, – правили так давно, что заведенный ими порядок успел окостенеть. Мэр, муниципалитет, судьи, полицейские – все были бессменны. Мэр продавал городу ненужное оборудование, судьи отменяли штрафы за нарушение правил уличного движения и за столько лет успели даже забыть, что это противоречит закону – его букве, во всяком случае. Будучи нормальными людьми, они не видели в своих действиях ничего безнравственного. Люди все нравственны. Безнравственны только их ближние.

Яркие дни веяли уже теплым дыханием лета. На улицах появились приезжие – из тех, у кого нет детей и кто может рано начать свой летний отдых, не дожидаясь школьных каникул. Они ехали на машинах с прицепами, погрузив туда лодки и навесные моторы. Они заходили в лавку, и Итен не глядя мог определить в них отпускников по их покупкам – антрекоты, плавленый сыр, крекеры и сардины в банках.

Джой Морфи зашел выпить холодной кока-колы, он теперь делал это каждый день, с тех пор как установилась теплая погода.

– Вам бы надо завести сатуратор, – сказал он, махнув бутылкой в сторону холодильника.

– А заодно отрастить еще две пары рук или раздвоиться, как гороховый стручок. Вы забываете, кум Джон, что не я тут хозяин.

– И очень плохо, что не вы.

– Желаете выслушать печальную повесть об упадке королевского рода?

– Знаю я вашу повесть. Не умели отличить дебет от кредита в счетной книге. Пришлось в поте лица постигать премудрости двойной бухгалтерии. Но ведь постигли же в конце концов.

– Много мне от этого пользы.

– Будь лавка ваша, вы наживали бы большие деньги.

– Но она не моя.

– Если б вы открыли свою по соседству, все покупатели перешли бы к вам.

– Почему вы так думаете?

– Люди охотнее покупают у того, кого знают. Это называется репутация фирмы, и она всегда помогает делу.

– Как видно, не всегда. Меня и раньше знал весь город, что не помешало мне обанкротиться.

– Это совсем другой вопрос. Вы не умели обращаться с поставщиками.

– Может, я и сейчас не умею.

– Нет, умеете. Вы даже сами не заметили, как научились. Но беда в том, что вы и сейчас смотрите на жизнь глазами банкрота. Нельзя так, мистер Хоули. Нельзя так, Итен.

– Спасибо.

– Я вам желаю добра. Когда Марулло уезжает в Италию?