Зима тревоги нашей

— Он как ударит в голову, только держись, — сказала Мэри. — Сегодня у нас особенный вечер. Итен угощает этим ромом лишь по случаю свадьбы или похорон. Милый, а это ничего, как ты думаешь? В самый канун Пасхи?

— Причастие тоже не кока-кола, родная моя.

— Мэри, я никогда не видела вашего мужа таким веселым.

— Это все ваше гаданье. — сказала Мэри. — Он словно переродился со вчерашнего дня.

Что за устрашающая штука человек, что за сложная система шкал, индикаторов, счетчиков, а мы умеем читать показания лишь немногих из них, да и то, может быть, неверно. Где-то в глубине моих внутренностей вспыхнула жгучая, слепящая боль и хлынула вверх и острым клином вонзилась под ребра. Буйный ветер заревел у меня в ушах и понес меня, как утлое суденышко, лишившееся мачт, прежде чем успели убрать паруса. Рот наполнился горечью, перед глазами все закачалось и поплыло. Сигналы тревоги, сигналы опасности, сигналы бедствия. Это схватило меня, когда я проходил за спиной моих дам, согнуло пополам в нестерпимой муке и так же мгновенно отпустило. Я выпрямился и пошел дальше, и они даже ничего не заметили. Могу понять, почему в старину верили, что человек бывает одержим дьяволом. Я сам, кажется, готов в это поверить. Одержимость! Стремительное вторжение чего-то инородного и отчаянные попытки отпора, и поражение, и жалкие старанья умилостивить захватчика и сжиться с ним. Насилие — вот верное слово, если можешь увидеть его в синеватом ореоле, точно пламя паяльной лампы.

Послышался голос моей любимой.

— Когда тебе говорят приятное, это только на пользу.

Я попробовал свой голос, он звучал ясно и твердо.

— Немного надежды, пусть даже безнадежной надежды, никому не может повредить, — сказал я и, убрав флягу, в буфет, вернулся на свое место, и выпил полбокала душистого старого рома, и удобно уселся в кресле, и заложил ногу на ногу, и обхватил колено руками.

— Я не понимаю Итена, — сказала Мэри. — Всегда он презирал гаданье, смеялся над такими вещами. Я просто не понимаю.

Кончики моих нервов шуршали, как сухая зимняя трава под ветром, переплетенные пальцы были сжаты так сильно, что даже побелели.

— Попытаюсь объяснить миссис Янг… Марджи, — сказал я. — Мэри происходит из родовитой, но бедной ирландской семьи.

— Не такие уж мы были бедные.

— Разве вы не слышите по ее речи?

— Пожалуй, теперь, когда вы сказали.

— Так вот, была у Мэри бабка, добрая христианка, только по ошибке не причисленная к лику святых.

Мне почудилась тень враждебности в моей любимой. Я продолжал:

— Но это не мешало ей верить во всяких там фей и духов, хотя официальная христианская теология их не признает.

— Это совсем другое дело.

— Не спорю, маленькая. Во всем можно найти различие. Но как я могу не верить в то, чего не знаю?

— Вы с ним поосторожнее, — сказала Мэри. — Он вам подстроит какую-нибудь словесную ловушку.

— Ну зачем же. Просто я ведь ничего не знаю о гаданьях и на чем они основаны. Как же я могу в это не верить? Я верю, что гадать можно, потому что я видел, как гадают.

— Но ты не веришь, что в гаданье может быть правда.

— Миллионы людей верят и даже платят за это деньги. Уж это одно вызывает интерес.

— Но ты не…

— Погоди! Я не не верю, а не знаю. Это не одно и тоже. Я не знаю, что чему предшествует — гаданье правде или правда гаданью.

— Я, кажется, понимаю, что он хочет сказать.

— В самом деле? — Мэри явно была недовольна.

— Гадалке чутье может подсказать то, что неизбежно должно случиться. Вы это хотели сказать?

— Так то гадалка. А карты откуда знают?

Я сказал:

— Карты сами не ложатся, их кто-то раскладывает.

Марджи не смотрела на меня, но я знал, что она чувствует растущее беспокойство Мэри и ждет указаний.

— А давайте проверим, — предложил я.

— Понимаете, смешно сказать, но эти силы словно бы обижаются, если их проверяют, и из проверки ничего не выходит. Но попробовать можно. А как?

— Вы совсем не пьете.

Они обе взяли свои бокалы, пригубили и поставили на стол. Я допил до дна и опять пошел за флягой.

— Итен, а не довольно тебе?

— Нет, маленькая. — Я наполнил свой бокал. — Что, если разложить карты втемную?

— А как же тогда читать по ним?

— Ну, тогда разложу я или Мэри, а вы прочтете.

— Считается, что карты отвечают только тому, кто их раскладывает, а впрочем, не знаю — попробуем.

Мари сказала:

— А по-моему, если уж вообще делать, надо делать все как полагается. — Вполне в духе Мэри. Она не любит перемен — мелких перемен. С крупными она справляется на удивление, — может раскричаться из-за порезанного пальца, но при виде перерезанного горла сохранит хладнокровие и деловитость. Меня кольнуло беспокойство: я ведь сказал Мэри, что у меня был с Марджи разговор насчет проверки, а тут выходило, будто мы только что надумали это.

— Мы ведь уже сегодня говорили, помните?

— Да, когда я приходила за кофе. У меня это целый день не шло из головы. Я и карты захватила.

Мэри склонна путать упорство со злостью и злость с проявлением силы, а силы она боится. Ее дядюшки — забулдыги и пьяницы — внушили ей этот страх, и, стыдно сказать, она никогда от него не избавится. Я почувствовал, что она испугалась.