Зима тревоги нашей

Итен пришел домой с полной сумкой продуктов. Хорошо, когда вечер такой длинный! Он шел, приминая подошвами пышно разросшуюся траву газона. Войдя, он смачно поцеловал Мэри.

— Лапка, — сказал он, — газон в невозможном виде. Что, если послать Аллена подстричь его?

— Право, не знаю. Уж очень сейчас горячее время — конец года, экзамены.

— А что это за отвратительное карканье несется из гостиной?

— Аллен упражняется в чревовещании. Он будет выступать на заключительном вечере в школе.

— Да, придется мне, видно, самому подстригать газон.

— Не сердись, милый. Ты же знаешь детей.

— Начинаю узнавать понемножку.

— Ты не в духе? Был трудный день?

— Как тебе сказать. Пожалуй, нет. Но я с утра на ногах, и перспектива топтаться по газону с косилкой не приводит меня в восторг.

— Хорошо бы нам иметь мотокосилку. Вот как у Джонсонов — садишься и едешь.

— Хорошо бы нам иметь садовника или еще лучше двух. Как у моего деда. Садишься и едешь! Да, с такой косилкой Аллен, может, и согласился бы подстригать газон.

— Не придирайся к мальчику. Ему всего четырнадцать лет. Они все такие.

— Кто это придумал, что дети — радость родителей?

— Конечно же, ты не в духе.

— Как тебе сказать. Может быть. А это карканье меня приводит в бешенство.

— Аллен упражняется.

— Это я уже слышал.

— Пожалуйста, не вымещай на нем свое дурное настроение.

— Постараюсь. Хотя это, в общем, было бы невредно.

Итен толкнул дверь в гостиную, где Аллен выкрикивал какие-то искаженные до неузнаваемости слова, держа во рту маленькую трубочку вроде свистульки.

— Что это такое?

Аллен выплюнул трубочку на ладонь.

— Это чревовещание. Помнишь, ты мне принес коробку «Пикса»?

— А ты его уже съел?

— Нет. Я не люблю корнфлекс. Ну, папа, мне надо упражняться.

— Успеешь. — Итен сел в кресло. — Что ты думаешь о своем будущем?

— О чем?

— О будущем. Разве вам в школе не говорят о таких вещах? Что будущее в ваших руках?

Эллен успела проскользнуть в комнату и клубочком, по-кошачьи свернуться на диване. Она тотчас же отозвалась журчащим смешком, в котором было спрятано стальное лезвие.

— Он хочет попасть на телевидение, — сказала она.

— А что, один мальчишка, ему всего тринадцать лет, выиграл в телевикторину сто тридцать тысяч долларов.

— А потом оказалось, что это все было подстроено, — заметила Эллен.

— А все равно сто тридцать тысяч у него остались.

Итен спросил негромко:

— Моральная сторона дела тебя не беспокоит?

— Чего там, когда столько денег.

— Ты, значит, не считаешь это нечестным?

— Подумаешь, все так делают.

— А ты слыхал о тех, кто предлагает себя на серебряном блюде и не находит охотников? Это значит — ни чести, ни денег.

— Что ж, риск всегда есть. Когда режут пирог, хорошо тому, с чьей стороны он крошится.

— Ах вот как, — сказал Итен. — Чем философствовать, ты бы лучше последил за своими манерами. Как ты сидишь? Сядь прямо!

Мальчик вздрогнул, посмотрел на отца, как бы желая удостовериться, что он не шутит, потом выпрямился с обиженным видом.

— Как у тебя дела в школе?

— Нормально.

— Я не понимаю, что это значит. Хорошо или плохо?

— Ну, хорошо.

— А нельзя ли без «ну»?

— Хорошо.

— Ты собирался писать сочинение на тему о своей любви к Америке. Судя по твоей готовности погубить Америку, ты, видно, передумал.

— Как это — погубить?

— Разве можно любить по-честному, поступая нечестно?

— Да ну, папа, все так делают.

— По-твоему, это меняет суть дела?

— Ничего тут такого нет. А сочинение я уже написал.

— Отлично, дашь мне прочесть.

— Я его уже отправил.

— Но копия у тебя, вероятно, осталась?

— Нет.

— А если оно пропадет?

— Я как-то не подумал. Папа, все мальчики летом едут в лагерь, я тоже хочу.

— Это нам не по карману. И далеко не все мальчики едут.

— Эх, были бы у нас деньги. — Он посмотрел на свои руки, лежавшие на коленях, и облизнул губы.

У Эллен, не отводившей от него взгляда, сузились зрачки.

Итен внимательно наблюдал за сыном.

— Это можно устроить, — сказал он.

— Что, папа?

— Можешь летом поработать в лавке.

— Как так — поработать?

— То есть ты хочешь знать, что тебе придется делать? Носить товар, расставлять его на полках, подметать пол, а может быть, если я увижу, что ты справляешься, — и с покупателями заниматься.

— Но я хочу ехать в лагерь.

— Ты и сто тысяч выиграть хочешь.

— Может, я получу премию за сочинение. Хоть в Вашингтон тогда поеду. Все-таки разнообразие после целого года учебы.

— Аллен! Существуют неизменные правила поведения, чести, вежливости — вообще всякого проявления себя вовне. Пора научить тебя считаться с ними хотя бы на словах. Возьму тебя в лавку, и будешь работать.

Мальчик поднял голову.

— Не имеешь права.

— Что, что такое?

— Закон о детском труде. До шестнадцати лет даже специального разрешения нельзя получить. Что ж, ты хочешь, чтобы я нарушал закон?

— По-твоему, значит, все дети, которые помогают родителям, наполовину рабы, наполовину преступники? — Гнев Итена был неприкрытым и беспощадным, как любовь. Аллен отвел глаза.

— Я этого не хотел сказать, папа.