Читаем Зима тревоги нашей полностью

Зима тревоги нашей

Как странно! Пять минут назад я смотрел на себя глазами других людей. Так было надо. Мне было важно знать, что они видят. И пока этот человек шел по тротуару, он казался мне огромной, мрачной, беспросветной судьбой, врагом, людоедом. Но сейчас, когда затея моя была запрятана в дальний угол и уже не существовала как часть меня самого, я увидел в этом человеке нечто иное — уже не связанное со мной ни к добру, ни к худу. Он был, пожалуй, моих лет, но какого-то особого склада, особой выучки, может быть, даже особых убеждений. Впалые щеки, волосы подстрижены ежиком, сорочка из белой рогожки, уголки воротничка на пуговицах, галстук — по выбору жены, и она, конечно, поправила узел и подтянула концы, перед тем как супруг ее вышел из дому. Костюм у него был темно-серый, ударяющий в черноту, ногти без маникюра, но аккуратно подстриженные, на левой руке золотое обручальное кольцо, в петлице узенькая ленточка — намек на орден, который он не носит. Рот и темно-голубые глаза приучены выражать твердость, и тем более странно, что твердости в них сейчас ни на йоту. Будто в нем проткнули дыру. Это был совсем не тот человек, который несколько месяцев назад выкладывал передо мной свои вопросы, словно квадратные стальные брусья на равном расстоянии один под другим.

— Вы здесь уже были, — сказал я. — Вы откуда?

— Из министерства юстиции.

— Правосудие творите?

Он улыбнулся.

— Да, по крайней мере льщу себя такой надеждой. Но сегодня я здесь неофициально… и даже не уверен, что в отделе одобрили бы эту мою поездку. Но у меня сегодня свободный день.

— Чем могу служить?

— Дело довольно сложное. Просто не придумаю, с чего начать. Уж очень непривычно. Знаете, Хоули, я служу двенадцать лет и первый раз встречаюсь с чем-либо подобным.

— Если вы скажете, в чем все-таки дело, может, я помогу вам.

Он опять улыбнулся.

— И слов не подберу. Я три часа просидел за рулем, а мне ведь обратно в Нью-Йорк ехать, да еще вечером, когда на шоссе бог знает что творится.

— Да, это не шутки.

— Вот именно.

— Ваша фамилия, если не ошибаюсь, Уолдер?

— Ричард Уолдер.

— Мистер Уолдер, меня, того и гляди, начнут осаждать покупатели. Не понимаю, почему до сих пор их нет. Огромный спрос на сосиски и горчицу. Так что выкладывайте поскорее. Мне что-нибудь грозит, какие-нибудь неприятности?

— На моей работе с какими только типами не встречаешься. Бандиты, лгуны, жулики, хапуги, глупые, умные. Иной раз терпение вот-вот лопнет, пока найдешь верный тон. Понятно?

— Ничего не понятно. Слушайте, Уолдер, что вы мнетесь? Я не такой уж дурак. У меня был разговор с Бейкером в банке. Вы стараетесь изловить моего хозяина, Марулло?

— Уже изловили, — тихо сказал он.

— За что?

— Нелегальный въезд. Мое дело маленькое. Мне дают досье, и я выполняю все, что от меня требуется. А судят, решают его участь другие.

— Его вышлют?

— Да.

— А он собирается протестовать? Может, я могу помочь?

— Нет. Протестовать он не хочет. Признал себя виновным. Уедет, и дело с концом.

— Подумать только!

Вошли покупатели, сразу человек семь-восемь.

— Я вас предупреждал! — крикнул я и стал помогать им выбрать, что нужно или что им казалось нужным. К счастью, сосисок и булочек у меня были запасены горы.

Уолдер спросил через головы:

— Сколько стоят пикули?

— Цена на ярлыке.

— Тридцать девять центов, мэм, — сказал он. И пошел взвешивать, завертывать, упаковывать, подсчитывать. Его рука потянулась мимо меня к кассе, выбила чек. Когда он отошел, я взял кулек из стопки, выдвинул ящик прилавка, прихватил кульком старый револьвер, отнес его в уборную и опустил в банку со смазочным маслом, давно его дожидавшуюся.

— Вы молодцом, справляетесь, — сказал я, вернувшись.

— Работал помощником продавца сразу после школы.

— Оно и видно.

— А разве у вас нет подручного?

— Хочу сына взять, пусть помогает.

Покупатели всегда налетают стайками, а не поодиночке. В промежутках продавец переводит дух в ожидании следующего прилета. И еще одно: если люди работают вместе, острые углы между ними стираются. В армии выяснилось, что, когда белые и черные сражаются рядом против общего врага, они перестают враждовать друг с другом. Мой подсознательный страх перед полицией рассеялся окончательно, как только Уолдер взвесил фунт помидоров и, выписав на пакете столбик цифр, подсчитал сумму.

Наша первая стайка улетела.

— Ну, говорите скорей, что вам от меня нужно, — сказал я.

— Я обещал Марулло съездить сюда. Он хочет передать вам лавку.

— Вы с ума сошли. Простите, мэм. Это я своему приятелю.

— Да? Ну понятно. Так вот, нас пятеро. Трое ребят. Сколько мне взять сосисок?

— Ребятам по пять штук, вашему мужу — три, вам две. Итого двадцать.

— Вам кажется, что они способны съесть по пять сосисок?

— Не мне, а им так кажется. Вы на пикник?

— Угу.

— Тогда возьмите пять лишних, потому что несколько штук обязательно упадут в костер.

— Где у вас затычки для раковин?

— Там сзади, где нашатырь и стиральные порошки.