Зима в Эдеме

Можно было только заботиться о животных, конечно не обо всех. Огромные ненитески и онетсенсасты во внешних полях не требовали внимания: корм они находили в нетронутых болотах и джунглях. Олени и большие олени паслись, – им корма тоже хватало, как и некоторым травоядным мургу. Но некоторые умирали, и Керрик не мог понять отчего. Не то что бы люди допускали какие-то промахи... Злобные ездовые таракасты никого не подпускали к себе. Иилане разъезжали на них, а он не мог даже приблизиться. Они не щипали траву и по виду были хищниками. Но визжа топтали предложенное мясо. И умирали. Как и уцелевшие в своем болоте уруктопы. Эти восьминогие существа были предназначены для перевозки фарги и, похоже, ни для чего более. Когда Керрик приближался, они глядели на него остекленевшими глазами, не убегали и не пытались напасть. Они не принимали никакой пищи, даже воды. И, беспомощные и тупые, падали и околевали один за другим.

Наконец Керрик начал уже считать, что город этот теперь принадлежит тану. Следовало просто делать то, что нужно, и не думать о прочем. Это решение облегчило жизнь, но все равно целые дни от рассвета до сумерек проходили в трудах и заканчивались долгими вечерними разговорами.

Потеряв счет дням в ровном и теплом климате, Керрик забыл, какое время года сейчас на севере. Зима закончилась, и он не заметил этого; заканчивалась и весна, когда он вновь обратился мыслью к саммадам. И к Армун. Только прибытие первых женщин саску напомнило ему о ней, и он устыдился подобной забывчивости. В такой жаре нетрудно спутать все времена года. Керрик знал, что мандукто ведают о многом, и решил обратиться к Саноне.

– Здесь никогда не опадает листва, – сказал он. – И плоды созревают круглый год. Трудно уследить здесь за течением времени.

Саноне, скрестив ноги, грелся на солнце.

– Верно, – ответил он. – Но есть способы заметить времена года. Можно следить за луной, – как она наполняется и исчезает, – и запомнить. Ты слышал об этом?

– Алладжекс что-то говорил – и это все, что я знаю.

Саноне неодобрительно фыркнул, услышав о примитивном шамане, и разгладил перед собою песок. Он-то знал все тайны земли и неба. Указательным пальцем он аккуратно начертил на земле знаки лунного календаря.

– Здесь и здесь две луны, которые меняются. Смерть зимы, Смерть лета. Здесь дни становятся дольше, здесь ночи чернеют. Я вчера видел луну, она была новой, это значит, что мы здесь.

Довольный, он воткнул короткий сучок в землю и сел на пятки.

– Тебе, мандукто саску, эти рисунки говорят о многом. Но я, о мудрый Саноне, вижу, к своему горю, перед собой только сучок и песок, – сознался в невежестве Керрик. – Истолкуй свои знаки, прошу тебя. Скажи мне, успели реки на севере взломать лед, расцвели ли уже цветы?

– Это случилось вот когда, – проговорил Саноне, перемещая сучок по кругу назад. – С того времени луна успела дважды стать полной...

Угрызения совести Керрика усилились. Но, подумав, он решил, что сейчас только начало лета и времени еще много. А нужно еще столько здесь переделать... Но однажды ночью ему приснилась Армун, он словно ощутил языком ее раздвоенную губу... и вскочил дрожа, вознамерившись немедленно отправиться за нею. И за ребенком, конечно.

Но благие намерения остались таковыми: делам, которые следовало завершить, чтобы Деифобен сделался пригодным для жизни тану, не было конца. Долгие летние дни сменяли друг друга. И снова настала осень. Керрик просто разрывался надвое. Злился на себя, что так и не выбрал времени отправиться за Армун, – и одновременно испытывал облегчение: теперь нечего было и думать успеть туда и обратно до зимних снегов. Но на этот раз он все рассчитает, закончит все к ранней весне, а Саноне будет напоминать ему о прошедших днях. И тогда отправится на север. Все-таки там они в безопасности: и она, и ребенок – это было утешением, когда он особенно тосковал.

Появление тану не испугало Калалеква. Ему уже приходилось встречаться с ними, но он прекрасно понимая, что оказался в их охотничьих угодьях. Однако он видел, что женщина боится его.

– Эй, не бойся, снежноволосая! – крикнул он и засмеялся, чтобы показать дружелюбие.

Но смех его вызвал противоположный эффект. Женщина в страхе отступила назад и замахнулась копьем. Мальчишка рядом повторил ее жест. Младенец на травоисе жалобно завопил. Калалекв, укоряя себя за поспешность, опустил глаза и увидел, что его руки и нож обагрены кровью убитого им пушного зверя. Быстро отбросив нож в сторону, он спрятал руки за спину, надеясь, что улыбку его сочтут дружелюбной.

– Что ты сказал? – крикнула Ангаджоркакв, отодвигая шкуры, закрывавшие вход в землянку. Выбравшись из нее, она замерла, разглядывая пришельцев.

– Погляди, какие у них светлые волосы! И кожа белая! Это тану? – спросила она.

– Они.

– А где охотники?

– Не знаю, я вижу только троих.

– Женщина, подросток, младенец. Раз они одни, их охотник, наверное, умер, и они горюют. Поговори с ними, скажи, чтобы не боялись.

Калалекв тяжело вздохнул:

– Я не знаю их языка, только слова «мясо», «вода» и «прощай».