Зимнее серебро

Каша поспела, и мы поели. Потом вышли на двор с мисками — это были всего-то деревяшки, которые Сергей срезал с дерева, — и снегом их отмыли дочиста. Миски мы убрали на полку в доме. Ванда поставила вариться еще горшок каши, хоть мы и собрались уходить. Она закрыла дверцу в печке, и мы огляделись вокруг. Домик мы оставляли чистым и уютным. Он по величине был почти как наш прежний дом. Только здесь мне нравилось больше. Здесь и доски пригнаны лучше, и печка покрепче, и крыша понадежнее. Мне было жалко отсюда уходить, и, кажется, Сергею с Вандой тоже.

— Спасибо за приют, — сказала Ванда дому, будто тот был человеком. Она подхватила корзину и вышла наружу. А мы вышли следом.

* * *

Мы работали в обеих кладовых не покладая рук, прерываясь разве что на глоток воды. Нас подгоняло приближение рокового часа, общего для всех четверых. Я уже придвинулась достаточно близко к двери и слышала, как позвякивает и шуршит серебро на лопатах. Меня так и подмывало сходить и проверить, как идут дела у слуг, но я себе не позволяла. Минуты текли сквозь пальцы подобно серебряным монетам. Когда утренние лучи расцветили мое зеркальце, у меня перед глазами все плыло; стоило мне поднять взгляд на серебро — голова кружилась. Приходилось с усилием возвращать себя к работе. Оставался еще один шкаф, и внутри меня отчаянный голос умолял в безумном порыве вывалить содержимое всех сундуков и обратить весь остаток разом. Я на миг прикрыла глаза и свела ладони. И продолжила работу.

Я даже не стала прерываться на завтрак. И я была признательна своему супругу, что он не явился с утренней проверкой, — если тут вообще можно вести речь о признательности. Все тело у меня ломило, точно меня и впрямь поколотили. Но страх подстегивал меня. Я все время представляла, как они сделают то, что им полагается сделать. Вложат нож в ручку маленькой девочке и велят ей перерезать себе горло? Или они сами ее убьют? Или заставят Флек это сделать? Я знала, что не будет никакого снисхождения, никакой милости. Милость нельзя возместить, если ты мертв.

Я в своей кладовой опустошала сундук за сундуком и обращала их содержимое. И наконец я управилась с последним: теперь все серебро до единой монетки было золотом. Я скинула со скатерти последнюю горку и, шатаясь, поднялась на ноги. В моем зеркальце небесная синева начала тускнеть: солнце клонилось к закату. Времени у меня еще примерно час. Волоча за собой скатерть, я распахнула дверь в третью кладовую.

Она почти полностью опустела. Сани стояли у дальнего прохода, почти полные. Флек с Цоп разгребали остатки в углу на ближнем берегу реки; Балагула трудился на другом берегу. Я подбежала к служанкам.

— Ступайте помогите ему! — велела я Флек и Цоп.

У них не было сил даже кивнуть. Обе девушки послушно присоединились к Балагуле. Я расстелила скатерть, сгребла на нее серебро голыми руками и обратила его. И осталась лишь маленькая горка, нелепая в этой громадной пещере — жалкие остатки, которые соскребаешь со стенок горшка, когда весь мед уже съеден. Но горшок все же был немаленький, и даже эти жалкие остатки нужно превратить в золото.

Мои руки дрожали, когда я обращала последние монеты. Балагула увез в коридор груженые сани, и пока он ездил, Флек и Цоп перекидали лопатами все оставшееся серебро на берег, чтобы загрузить побыстрее, когда вернется Балагула. Я предоставила им завершить работу, а сама пошла обыскивать кладовую: не завалялась ли где-нибудь в уголке монетка, не блеснет ли ненароком забытое серебро? В зеркальце уже почти стемнело.

Но слуги поработали на совесть. Лишь на одной маленькой полочке, торчащей из стены, я отыскала одну-единственную монету. Оленьи копыта процокали по льду: Балагула увозил в коридор последний невысокий холмик серебра. Коридор был уже плотно завален, и Балагуле пришлось немного сдать назад, чтобы кое-как высыпать на лед то, что было в санях. Флек и Цоп медленно приблизились. Я подняла последнюю монетку, зажав ее между большим и указательным пальцем, и золото растеклось по обеим ее сторонам. В этот миг створки дверей распахнулись и вошел мой супруг.

На лице короля застыло мрачное напряженное выражение. Однако при виде опустевшей кладовой его лицо мгновенно изменилось. Он так и замер с открытым ртом. Я вся дрожала от слабости и возбуждения, но нашла в себе силы расправить плечи и надменно просипеть:

— Вот. Я обратила все до единой монеты в твоих кладовых в золото.

Он дернул головой и уставился на меня. Я ожидала, что он примется бушевать, а он вместо этого смотрел чуть ли не растерянно, словно не зная, что и подумать обо всем этом и обо мне. Король медленно обвел взглядом забитый серебром коридор, сани, понурого Балагулу, держащего под уздцы оленей, Флек и Цоп, качавшихся от усталости, как тоненькие ивы на порывистом ветру, и снова посмотрел на меня. Он прошагал через кладовую ко мне, взял у меня из пальцев последнюю монетку и сломал ее голыми руками.

— Это все равно золото! — запротестовала я.