Зимнее серебро

Мы убрали со стола, и я пошла к полке, где оставила вязание. Только вязания там больше не было. Вместо него на полке лежало полкаравая свежего хлеба, а под тонкой красивой салфеткой еще немного ветчины, и головка сыра, и кусок масла — и от всего отрезано было лишь по чуть-чуть. Там стояла коробка с чаем и даже банка вишен в сиропе — Мирьем как-то покупала такую на рынке. И там была корзина, куда поместилась бы вся эта снедь.

Я так долго пялилась на это изобилие, что Сергей даже забеспокоился и тоже подошел. Мы не знали, что и думать. Поверить-то в такое невозможно. Но вся эта еда — она тут, перед нами, и не скажешь, что ее нет. Кто-то как будто приходил в дом и оставил еду на полке — но ведь не было этого. Мы бы увидели — мы же не спали.

Конечно, нам страшно хотелось отведать этих чудесных кушаний. Я помнила вкус этой вишни — густой сироп, приправленный ароматами лета. Но мы не решились. Овес и мед — это куда ни шло, а тут нам было совсем страшно. Такая еда даже к этому дому не подходила. И в конце концов, мы только встали из-за стола, еще не проголодались.

— Оставим на потом, — предложила я, подумав. — Сейчас-то мы сытые.

Сергей кивнул. Он взял топор и со словами «Пойду дров наколю» вышел на двор, хотя уже стемнело. Но дрова нам были нужны. Мы ни полешка не подбросили в огонь, а ящик почти опустел.

Вязание мое лежало на постели. Оно показалось мне каким-то чужим. Я развернула его: кусок был такой же, какой связала я, только кто-то распустил его и связал заново. И теперь тут был узор. Красивый вьющийся стебель с цветами — выпуклый рисунок, он нащупывался пальцами. Я ничего подобного прежде не видывала: такую работу разве что на рынке продавали, да и то не настолько тонкую.

Я распустила чуточку, чтобы понять, как делается узор, но каждый ряд был связан как-то по-особому, и петли тоже все различались — такое ввек не упомнишь. Понятное дело, тут без волшебства не обошлось. Я вытащила из печки палочку с обгоревшим концом и принялась сама творить волшебство. То волшебство, которому обучила меня Мирьем. Я начала с первого ряда: сосчитала, сколько там петель, и записала. Если петля была лицевая, я ставила пометку над ней, а если изнаночная — то под ней. И еще делала всякие пометки: если петли собирались вместе или если появлялись добавочные петли в ряду. Я писала цифры мелко, как если бы заполняла книгу Мирьем. Я насчитала тридцать рядов — все разные — и подобралась к началу.

Когда я закончила, весь узор раскинулся передо мною на полу, обращенный в цифры. В цифрах он выглядел совсем не так. И я не до конца верила, что сумею сделать из цифирного узора шерстяной. Но я вспомнила, как эти закорючки в книге Мирьем обращались в серебро и золото. А потому я взялась за спицы и начала новый ряд. На узор я вовсе не смотрела. Я решила, что буду верить только цифрам. И я им поверила, и пошла за ними следом, и когда я связала тридцать рядов, то остановилась посмотреть. Оказалось, что все на месте — и стебли, и листья, такие же красивые, и это я сама сделала. У меня получилось волшебство.

Вернулся Сергей, потопал ногами у порога. Все плечи у него были запорошены снегом. Он свалил в ящик охапку дров, но ящик наполнился только до половины.

— Пойду еще принесу, — сказал Сергей. — Опять снег повалил.

* * *

Я весь день просидел втиснутый между пановом и Пановой Мандельштамами, и на мне были навалены сверху всякие одеяла и шубы, но я все равно мерз сильнее и сильнее. Наверное, это оттого, что Алгис следит за нами, думал я. Хотя так-то это неправда. Просто чем ближе к вечеру, тем больше холодало и свинцовые тучи делались все гуще. Мы уже полдороги до Вышни проехали, и тут начался снег. Сначала маленький снежок, а потом как повалило — мы уже и лошадиных голов впереди не различали. Так мы проехали сколько-то времени, и панова Мандельштам вдруг говорит негромко:

— Надо бы нам остановиться в ближайшей деревне и заночевать там. Здесь должно быть недалеко.

Но мы ехали и ехали, а дома все не показывались.

— Алгис, — наконец не выдержал панов Мандельштам, — а ты уверен, что не сбился с дороги?

Алгис сгорбился в своих одежках и повернулся к нам. Он ничего не ответил, но глядел совсем перепуганно. Он уже понял, что заблудился. Мы проезжали одно место, где дорога изгибалась, и лошади вдруг свернули и проехали между двумя деревьями. А те деревья росли вовсе не по обеим обочинам. Они просто торчали немного в стороне. Но дорогу и кусты уже замело снегом, вот Алгис и не заметил. Просто ехал как ехал, и все. А теперь мы заблудились в лесу. Лес был огромный, а вдалеке от дороги и от реки никто не селился. Потому что построишь дом поодаль от берега — и тебя убьют Зимояры.

Лошадки бежали уже не прытко. Они устали и еле тащились. Ноги у них вязли, приходилось каждый раз выдергивать копыта из снега. Так они долго не протянут.

— И что нам делать? — спросил я.

Алгис уже отвернулся и сидел, согнувшись над поводьями. Панов Мандельштам сказал ему в спину: